Он проигрался в рулетку.
Так и назвать можно первую эту главу:
НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ
[2]
Август и полсентября 1865 года – в биографии Достоевского ужас-ужас. Это Висбаден. Одним словом все сказано. Весь в долгах – с ног до головы – приехал поправить финансовое положение, – разумеется, посредством рулетки и, разумеется, вдрызг проигрался. В первый же день.
История хорошо известная. Детали в письмах самого. Разные авторы, описывая сей исторический казус, пользовались письмами Достоевского, что совершенно естественно, других источников мне не припомнить навскидку.
Я не собираюсь писать биографию, но надо с чего-то начать, для заявляемой книги необходимо выбрать точку отчета. Берем эту: Висбаден, август 65-го – шок.
Хвастаться нечем тут, но вряд ли кто-нибудь лучше меня понимает, в каких он оказался тисках.
Как с ума не сошел – не представляю.
Часы заложил. Золотые. К теме часов будем не раз возвращаться. Сейчас мало кто носит часы. Я вот носил на руке, и мне не забыть, с каким чувством их отдавал должностному лицу, отвечающему за наши вещицы. Лежат, поди, в какой-нибудь ячейке хранения, а сами идут, питаемые батарейкой, лежат-идут (у меня электронные). Нет-нет, а руку, бывает, к глазам поднесу, глядь на пустое запястье… Привычка! Вот так и он наверняка лез в карман за часами…
Мне иногда кажется, он умел управлять временем; буквально – распоряжаться. А может, не умел, и это оно им распоряжалось как хотело. Но в любом случае между ним и временем (и с большой буквы, и с маленькой) отношения сложились особые. Может, напишу как-нибудь.
Я тут, знаете ли, словечко “задержанец” от одного услышал. Не знал прежде. Слово точное, емкое. Достоевскому бы понравилось.
Стал задержанцем. Почти как я. Не отпускали, потому что не заплатил за гостиницу. Давно бы умотал из Висбадена, когда бы не этот отель.
Еще бы мне не понимать Федора Михайловича, Евгения Львовна!.. Смотрите, Достоевскому лучше всего работалось по ночам. Отказ хозяина гостиницы свечи ему выдавать, как неплатежеспособному должнику, означал, по сути, запрет на работу. Так ведь и у меня то же. Ночью нам спать надлежит. Не попишешь. Режим-с.
При этом он большую часть дня вынужденно просиживал в гостинице, лишь днем выходил поболтаться час-другой по городу, и догадайтесь – зачем? Если не знаете, догадаться нельзя. Я, может быть, и позавидовал бы его свободе передвижения, когда бы не были столь бессмысленными его променажи. Так вот слушайте: покидал он гостиницу с тем, чтобы, опять же, хозяин не заподозрил его, что он не обедает. Для респектабельности выходил – намекал, что еще на плаву. Интересно, питался ли он вообще чем-нибудь? Получается, мы в лучшем еще положении – у нас хотя бы гарантированное трехразовое питание, при всех его кулинарных нюансах.
На пятый же день стал письма писать с мольбами о помощи, а главное, к чьим сердцам взывал? – Герцена и Тургенева, отнюдь не друзей, не единомышленников! Ну, в Петербурге со всеми, кто был к нему ближе, он перессорился. Будучи издателем лопнувшего журнала, не до конца расплатился с авторами. Это плохо. Знакомо. И мне бывало, это еще в лучшие времена, не платили положенное. Негодовал. Так нельзя. Гонорар святое. И какое мне дело до проблем издателя? Должен – плати. Вот он и полез в кабалу к Стелловскому (про тот договор Вы погуглите сами…). А потом еще и на рулетку понадеялся, безумец…
Я, как видите, рассуждаю здраво: по мне, так и хорошо, что Герцен не дал ему денег, а то проиграл бы. От Тургенева получил половину просимого, и судьба той суммы лично мне неизвестна (не интересовался вопросом) – может, проел, а может быть, фонду развития казино посильную жертву принес. Часы, во всяком случае, оставались невыкупленными.
Сильно зацикливаться на этом не надо, вторая глава не резиновая. Это я Вам для контекста, а в книге компактно все это надо представить. История, говорю, в целом известная. В конце концов помог И.Л. Янышев, местный православный священник. Он и за часы заплатил, и самого автора “Мертвого дома” выкупил из отеля, и дорогу ему оплатил, и багаж – в общем, одолжил денег под конкретные цели. А отправился Федор Михайлович не в Петербург вовсе, а, на радостях, в Копенгаген. В гости к другу своему, еще к семипалатинскому, – к барону Врангелю, Александру Егоровичу.
Но не будем забегать вперед. Нам важнее, что до того еще он определился с замыслом романа. Полагаю, безденежье – да и вообще невзгоды – сильно дисциплинировали Достоевского. Этому качеству мне остается только завидовать. Не знаю как Вы, Евгения Львовна, а я так не умею. Тебя бубух в яму, а ты хвать перо и скорее новую повесть писать – иначе сказать, выкарабкиваться…