И, пока Лариса осваивала этот неожиданный закон, Ника взмахнула пестрым одеянием – и оно какбудто само улетело с кухни в комнату, а Ника уже жаловалась на городское хозяйство и дворников, потому что недавно, вылезая ночью из машины, попала в колдобину и сломала каблук у выходных туфель. Она даже принесла на кухню туфлю с отлетевшим каблуком, чтобы Лариса оценила величину потери. Но Лариса вместо того задумалась, держа в руке тонкий и острый, словно стилет, каблук.
ЛАРИСА. Между прочим, если бы осуществлять план завоевания Кологрива, то этот каблук здорово бы пригодился…
Ника на это не сказала ни слова, и правильно сделала. Иначе завязался бы спор о том, стоит или не стоит уважающей себя женщине пускаться в такие авантюры, и Ника настаивала бы на активных действиях, а Лариса из чувства противоречия от них отказалась бы.
Так что в голове у Ларисы твердо засела мысль об осуществимости злодейского плана. И она засобиралась домой.
НИКА. Катись, только вынеси в кладовку картошку.
ЛАРИСА. Белых мышек боишься?
НИКА. Белой горячки боюсь.
Трепещущей рукой взялась Лариса за корзинку. Ведь знала же она, что есть в кладовке какой-то феномен, какое-то наваждение, но говорить об этом Нике не хотела из педагогических соображений.
И загадала тут Лариса – как развернутся события в кладовке, так пусть и получится со злодейским планом! Эта мысль помогла ей решительно отворить дверь и вступить в кладовку.
На сей раз она пробыла там подольше, и не потому, что рухнула в обморок. Белые мышки резвились на той же полке. Лариса героически на них уставилась, и ей показалось странным, что, шныряя, они как бы темнели на глазах, зато полка светлела. Лариса подошла поближе, мыши смылись, и тут все объяснилось. В пакете с мукой была прогрызена основательная дырка.
Лариса, на манер Людмилы, обозвала себя дурой фирменной, хотя вывалявшаяся в муке мышь, пожалуй, и самого Кологрива привела бы в смятение. Но у нее хватило стойкости не раскрывать тайну Нике.
Пророчество могло значить лишь одно – что паника окажется напрасной и план удивительно легко осуществится.
Домой Лариса помчалась на такси, но машину отпустила в квартале от дома, создав иллюзию приезда с работы на автобусе.
С Соймоновым она встретилась у подъезда.
Трудно описать Соймонова Валерия Яковлевича – тридцати трех лет от роду, разведенного, среднего роста и средней упитанности, инженера на среднем предприятии. Это был тот самый, фигурирующий в статистических отчетах гражданин, который ходит в кино пятнадцать с половиной раз в год, выписывает шесть и три десятых периодических изданий и поедает указанное в годовых сводках на душу населения количество мяса, молока и яиц.
Словом, этот среднестатистический жених со средней скоростью двигался к Ларисиному подъезду, ничем не выделяясь среди прохожих, и даже радуя чей-то взгляд своей среднеэлегантной внешностью.
Возвращаясь домой, Лариса опять впала в сомнение относительно плана, и поэтому обрадовалась Соймонову. Соймонов – это была вполне реальная надежда на мирное и будничное счастье, на семью, на ровные и хорошие отношения.
Она предупредила жениха, что задержалась по уважительной причине – Марианна справляла день рождения. В свое время они вдвоем познакомились с Соймоновым, и Ларисе было очень удобно завлекать его, прикрываясь неопытной в таких делах Марианной. Потом завлеченный Соймонов свел к нулю контакты с Марианной, так что поймать Ларису на вранье он не мог, а опоздание и хмель получили объяснение.
Доверив Соймонову стряпню ужина, Лариса побежала к Асе. Но не только из-за Диминых проказ – она хотела покаяться в шальных затеях, получить нагоняй и оставить безумные планы навеки. Ася могла ее легко встряхнуть и наставить на путь истинный – ведь именно Ася была инициатором совращения Соймонова, хотя речь сперва шла не о замужестве. И именно Ася сообразила, что он по всем качествам годится на роль образцового супруга. Соймонов, видя хорошее к себе отношение, сильно Асю зауважал, и дружбе Аси с Ларисой всячески покровительствовал.
Дима стирал в ванной. Лариса всунулась туда и узнала, что незнакомка ни словом не проболталась ему о своей рискованной затее. А Дима имел вид благополучного супруга, которого никто из дому выставлять не собирается. И, поскольку служебная инструкция не требовала от него контактов с лаборанткой из соседнего отдела, то он и не обременял незнакомку своим обществом.
Стало тут Ларисе немного противно. Подумала она, что и Кологрив, рявкни Валентина посерьезнее, так же отшатнется от Людмилы, или от той, что сменит ее, и будет ходить по редакционному коридору с безмятежной физиономией, А Людмила – или та, что сменит ее? – они-то как очухиваться будут?
И всплыл в памяти голос незнакомки, которая тут же, на кухне, так смешно и неловко боролась за этого Диму, время от времени бросая на Ларису взгляд бездомной кошки, прокравшейся я теплый уголок и ждущей – когда же выгонят…
И показалось Ларисе, что незнакомка чем-то похожа на Людмилу – разумеется, не характером, Людмила ввек не пойдет объясняться с Валентиной, а чем-то еще. Пожалуй, походкой, а может, и не только…
Ася неважно себя чувствовала, разговор не состоялся, и Лариса вернулась к Соймонову. Он успел принять душ, раздеться и лечь. Ужин ждал их на столике у постели. Лариса минут десять повозилась в ванной и пришла к жениху.
И было ей в эти десять минут смутно. Голосом Аси она внушала себе, что погоня за Кологривом не стоит близости хорошего человека Соймонова. Правда, Лариса прекрасно знала, что отношение Соймонова к ней еще не доросло до любви, но они с Асей вычислили, что через полгода среднеарифметический жених привяжется к невесте со всей душевной силой, на какую способен, а большего требовать нельзя ни от кого на свете. Но от этого Ларисе легче не становилось.
И забралась она под одеяло, и прижалась к жениху, как будто хотела сконцентрировать эти полгода в одном мгновении и привязать себя к Соймонову хотя бы благодарностью за его будущее чувство.
Но Соймонов, приласкав ее, завел какой-то совершенно неподходящий разговор насчет импортных спальных гарнитуров, квадратных метров и денег. Волей-неволей Лариса что-то отвечала ему.
И вдруг ее словно пружиной подбросило.
Далеко она из постели не улетела – помешало одеяло. Лариса села, встряхнулась и уставилась на жениха.
Она не могла восстановить его последнюю фразу, но интонация! За последние полтора дня она уже дважды слышала подобную – несколько покровительственную, малость снисходительную, хотя в целом – доверительную и добродушную.
СОЙМОНОВ. Ты чего?
ЛАРИСА. Ничего! Задремала и вдруг проснулась.
СОЙМОНОВ. Ты не слышала, что я тебе говорил?
ЛАРИСА. Я на секунду вырубилась, понимаешь?
СОЙМОНОВ. Значит, так. Мы с тобой не маленькие дети…
ЛАРИСА. Вот!…
СОЙМОНОВ. Что – вот?
ЛАРИСА. Как ты это сказал.
СОЙМОНОВ. Обыкновенно сказал. Значит, мы оба взрослые люди…
Несомненно, из этого вытекали какие-то важные выводы, но Лариса их проигнорировала. Она вдруг поняла одну довольно страшную вещь.
Хотя у Соймонова и достало ума не пользоваться грубоватыми сравнениями, но суть дела оставалась той же. Лариса и для него была не возлюбленной, а доброй и покладистой рабочей скотинкой, старой боевой лошадкой, с которой удобно идти по жизни в одной упряжке, которая и выбрана-то именно за это качество. Пестрый демон оказался прав – выплыло то, чего она раньше не хотела эамечать.
Мы с тобой не маленькие дети! Вот точно так же сказал Кологрив – мы с тобой старые боевые кони! И поддержал его Дима – ты же свой парень!
Возлюбленный, жених и сосед – так что же это? Неужели они правы? Чушь, бред и галиматья.
Лариса не слушала Соймоновских рассуждений и забыла, как только что сама прижалась к этому человеку в поисках спасения от грядущих глупостей.