— Зачем так сложно. Простой путь самый надежный. Я пойду к нему на прием, запишусь у секретаря, если у них заведен такой порядок. И лучше я, чем вы с Петей. Отказать даме ему, может, и не труднее, чем мужчине, но ваше самолюбие меньше пострадает. И не возражайте, дамы давно участвуют в деловых переговорах, двадцатый век на носу. Только стоит отрепетировать мою речь всем вместе. И никуда сегодня не ехать, ни в какую мастерскую.
Катерина перевела дух. Получилось. Клюнул Петр. И Сережа тоже поверил. А ведь она не знала, что придумает, даже когда начала говорить. Само собой получилось. И хорошо как — отличная идея, пусть на ходу сочиненная, импровизация.
— Золотая головка, золотая, несмотря что каштановая. — Муж обнял Катю, поцеловал в висок, потом завитки на шее; она шепнула что-то тихо-тихо, Гущину не слышно, улыбнулась.
От смущения кровь бросилась Гущину в лицо. Петр Александрович считал себя человеком практическим, и в этом была его слабость. Как многие молодые люди, он полагал, что является хозяином своих чувств, и ревность отрицал. Жениться на Катерине не хотел, во-первых, рано, надо сперва на ноги встать, во-вторых, жену будущую видел совсем другой: тихой, покорной, немного глуповатой блондинкой. Да, и помоложе себя, лет на десять. Катерину считал другом, как Сержа, Катерина умна, хоть и женщина, иметь ее в друзьях незазорно. Семейное счастье и согласие друзей причиняли боль, благоразумие не давало копаться в причинах этой боли, потому каждый раз, как подступало раздражение и злость на двух самых близких людей, он отыскивал новые поводы.
Да что это, — возмутился про себя Гущин. — Милуются, не стесняясь меня, как при лакее. Не уважают, потому считаться со мной не хотят. А я ведь и свои деньги в дело вложил. Но что спорить с ними, Серж в подкаблучника на глазах превратился, а с Катериной спорить, как с любой бабой, бессмысленно, некрасиво и утомительно. Но диктовать себе я не позволю, не запрягли, а понукают. Катерина слишком навязчиво отговаривает ехать в мастерскую, три раза повторила. Странно, что-то здесь не так. Тем более поеду. Может, хотят меня вокруг пальца обвести, как Павла Андреевича. Жаль старика, не заслужил он такого отношения. — Возмущенный Гущин забыл, что сам участвовал в обмане.
— Астафьев от нас не убежит, позже обсудим. Сегодня мне некогда. Еду в мастерскую, до восьми поработаю, потом уж пообедаю. — Гущин направился к двери.
— Петя, но мы же договорились, — шоколадные Катины глаза вот-вот прожгут его насквозь, нет в ее глазах жалости или просьбы, как в голосе, злость одна. Никогда так не глядела на него, ни в детстве, ни позже. Тем хуже. Пусть позлится.
— Петр, в самом деле, что за срочность? Не понимаю тебя.
Не понимает. Друг называется, — думает Гущин. — Было два друга, Сергей и Катерина, как поженились — ни одного не стало. Махнул рукой, сказал устало:
— Эх, Серж, мы ведь хотели с тобой новый состав для крашения испробовать, сами, без рабочих. Хотели с той недели по другой технологии начать, забыл за домашними хлопотами? — и вышел, прикрыв дверь так аккуратно, чтобы ни намека на хлопанье.
Катя прикусила губу, нос у нее побелел от гнева. Ехать вслед — глупо, обогнать Петра, чтобы предупредить Любашу не получится, тот приехал на своей коляске, запряженной серой Чалкой. Еще и Сергей узнает, неизвестно, как отреагирует. У мужчин взгляды широкие, пока дело до жены не дошло, или жениных родственников. Муж и так недолюбливает странноватую кузину Любашу, считает истеричкой, неприспособленной к жизни. Была бы Люба посимпатичней, не судил бы Сережа так строго. Ой, какой кошмар. Узнает, что жена предоставила кузине комнату для свиданий — с кем? Она ничего не знает толком об этом, как его, Самсонове. Некогда было. И незачем. И не свою комнату, а их общую собственность: и Сережи, и Пети. Но Катина доля больше будет, чуть не вдвое. Тут ее не собьешь. Пусть остережется. Сережа остережется. Вот-вот. И Петя тоже. Катя больше других рискует, ее отца обманули, пусть сообща, но отец — ее, родной, а не общий. Ей ответ держать, тут Петр прав. А все же, зачем забывать, что Катина доля больше. По сути, если доли соизмерять, Сереже в мастерской только прихожая и принадлежит; Пете, пусть, полуподвал. А комната и кабинет — ей, тут как хотят, она не забудет. И им напомнит. Рано разволновалась. Скорее всего, Люба давно ушла вместе со своим кавалером, почти шесть часов. Все люди об эту пору за стол садятся, обедать. Любе дома пора появиться, чтобы отец не заподозрил чего-нибудь. Но Любаша такая рассеянная, на часы не смотрит. И отец у нее, Василий Алексеевич, Катин дядя по матери, не больно строг. А мачехе — вовсе наплевать. Пустое дело волноваться понапрасну, давно Люба ушла, нет никого в комнатке на втором этаже. Мышки одни хозяйничают, неуловимые веселые мышки. Никуда не нужно ехать, ничего не говорить Сереже. И так она молчит подозрительно долго, муж забеспокоился, смотрит с недоумением. И Катя решилась на объяснение.