Сэмюэль Джонсон писал в 1756 году на страницах «Литерари мэгезин» о «страхе, что американские колонии покончат со своей зависимостью от Англии», хотя дальше он выдал свое невежество, развеяв этот страх как «химерический и суетный».
Оливер Голдсмит в «Гражданине мира» (1762 год) предостерегал, что колонии становятся настолько многолюдными и настолько могущественными, что сохранение их подчинения Англии маловероятно, ибо: «Колонии должны всегда быть строго соразмерны своей метрополии; когда же они становятся многолюдными, они становятся и могущественными, а становясь могущественными, они становятся также независимыми; таким-то образом подчинению приходит конец». Сходным образом один француз, посетивший колонии в 1765 году, уже в ту пору писал о них как о чем-то едином и выражал уверенность, что «эта страна не может долго оставаться подчиненной ни Великобритании, ни какой-либо другой отдаленной державе». Это он считал совершенно очевидным, ибо «размеры страны столь велики, каждодневный прирост ее населения столь значителен (и она обладает всем необходимым для собственной защиты и даже больше, чем для защиты), что нет ни одной нации, которая казалась бы более предназначенной для независимости».
В подобном духе писал два года спустя Бенджамин Франклин, проживавший тогда в Англии, обращаясь к лорду Кеймсу. В письме этом ясно различимо также острое национальное чувство, получившее выражение и в гневном обличении английского высокомерия по отношению к колониям и в нескрываемой гордости, с какой Франклин говорил об отличительных чертах своей родной страны.
«В Англии, видимо, каждый считает себя носителем ее суверенитета над Америкой [писал Франклин] — никак не меньше; кажется, что он хотел бы втиснуться на трон и сесть там рядом с королем, когда он толкует о наших подданных в колониях… Но Америка, эта громадная территория, щедро наделенная природой всеми преимуществами климата, почв, великих судоходных рек, озер и т. д., непременно станет великой и могучей страной с многочисленным населением; и гораздо раньше, чем обычно предполагают, она сможет скинуть с себя любые оковы, а возможно, и заключить в оковы тех, кто сейчас ее в них держит».
Больше того, еще в 1755 году 20‑летний Джон Адамс писал одному своему другу, что, вероятно, «главный центр империи» переместится-таки в Америку. «Это представляется мне весьма правдоподобным», — заявил он, — стоит лишь нам избавиться от французской угрозы, ибо очевидно, что «наш народ… в следующем столетии превзойдет по численности самое Англию. А если дело обернется таким образом, — продолжал он, — то, поскольку в наших руках, я вправе утверждать, находятся все материалы, необходимые для оснащения флота нации, нам легко будет добиться владычества на море; а тогда уже объединенные силы всей Европы не смогут нас покорить». И юный Адамс писал далее в своем замечательном письме: «Единственный способ помешать нам подняться в свою защиту, так это разъединить нас. Divide et impera[26]. Держать нас в обособленных колониях…»
И надо сказать, что именно такое наставление давали наиболее проницательные деятели английской колониальной администрации. Так, Томас Паунэлл, который в 1750 году занимал пост секретаря губернатора Нью-Йорка и сам был губернатором Массачусетса, а затем Южной Каролины, утверждал в своем основном труде «Управление колониями» (1764 год), что «для сохранения империи необходимо держать их [колонии] разобщенными и независимыми друг от друга».
II. Попытки объединения
И в то же самое время ряд административных проблем толкал Англию на путь попыток объединения аппарата колониального управления. Усилия эти предпринимались с целью урезать местную автономию, склонную поощрять сепаратизм и мягкое применение законов; в то же время они представляли собой откровенную попытку сделать свое господство над колониями и более действенным и экономически более выгодным. Первые шаги в этом направлении восходят еще к XVII столетию — здесь следует назвать попытку объединения, предпринятую в правление Андроса, — и тянутся по крайней мере до конгресса в Олбани 1754 года, где, однако, налицо уже явные признаки большей инициативы со стороны самих колоний.
Дело в том, что в данном вопросе был переплетен целый комплекс мотивов и чувств. Колонии склонны были отвергать любую попытку объединения, которая казалась подсказанной английскими интересами, из страха, что усиление централизации будет означать и усиление тирании. В то же время ряд общих интересов связывал колонистов воедино, на почве чего многократно выдвигались предложения организационного единства (выдающимся примером этого рода являются взгляды Бенджамина Франклина), но тут уже англичане, несмотря на то что они, казалось, выступали в пользу централизации и даже настаивали на ней, обычно занимали враждебную позицию. Во всех случаях решает сущность, а не форма.