Юрась ответил бойко:
— Покормного панского сына не бить и первым с ним в драку не лезть.
— Правильно, — подтвердил дед.
Яня ласкалась к старику головкой. Юрась сидел встопорщенный, как галчонок, и суровый: видимо, обдумывал что-то. Потом сказал:
— Я что-то не слышал, деда, чтобы его нам за деньги отдали. Сегодня Павел говорил про какое-то «покормное» и «дядьковое»... Это что? И почему это только у нас да в Маевщине покормники есть?
Дед перебирал шершавыми пальцами волосики внучки, даже слышно было, как они цеплялись за ладони. Грустно улыбнулся.
— Сводится старый обычай, Юрек. Когда-то по всему Приднепровью и дальше это как обыкновение было. Я помню, до французов еще, мало кто из панов, православных особенно, не делал этого... А сейчас все реже и реже.
— А зачем это? — спросил Юрась.
Дед говорил с ним, как с взрослым, и малышу это, видимо, нравилось, так как слушал, уши развесив.
— Чтобы знали, как дается земля, — сказал дед, — чтобы не разбосячились на собаку. Отдавали, бывало, как только четыре года ребенку. Кто на три, а кто и на пять лет. И совсем не помогали холопской семье. А потом, когда возьмут хлопца снова во двор, — дают мужику покормное, за то, что хлопец съел, и дядьковое, ведь все мы как будто дяди малышу, воспитывали его, разуму учили.
— Уйдет от нас Алесь, — по-взрослому вздохнул Юрка. — Какой еще он потом будет?
— Наверно, все же лучше других, — сказал дед. — Слышал, как соха землю скребет. Чтоб не забыл только. С отцом и дедом его нам, можно сказать, повезло. Аким, прадед его, тоже ничего себе был. Может, и яблочко по яблоне. Может, и не забудет вас и меня... Ибо, упаси бог, если будет, как соседский Кроер...
— Когда его заберут? — спросил Юрась.
— Завтра. Завтра его заберут. — ответил дед, — Только вы молчите, дети. А сейчас беги, Юрка, принеси лиру.
Когда Павел и Алесь вернулись к завалинке, дед сидел уже с потемневшей, залапанной лирой на коленях. Медленно, будто пробуя, покручивал ручку, слушал шмелиное гудение струн. Курта смотрена на него и тяжело дышала.
— Вот, — сказал дед Павлюку, уже севшему на траву, не любят они, черти лающие, ошейника... как человек. Была у меня собака, никогда на сворку не шла. А тут у меня скула на шее села. Жена-покойница порвала старую сорочку, закрутила мне шею. Так собака увидела, завизжала, бросилась прыгать, за горло хватает. Думала: у хозяина ошейник. — Вздохнул. — Ну то ладно, садитесь. Послушайте, пока наши не возвратятся. Песня о жеребенке святого Николы... Только вот что, Алесь, если ты в Загорщине начнешь рассказывать, какие здесь песни поют...
Алесь покраснел.
— Долго вы здесь меня обижать будете? То один, то другой. Я не хуже вас, когда надо, молчать умею... Перед кем мне там языкаться?
Дед внимательно посмотрел на него, будто все еще колеблясь.
— Гляди, сынок. Песня тайная. Не при всех даже своих можно... Но все равно. Я уже человек старый. Выслушай мою последнюю науку...
Дед медленно повел ручкой, потом внезапно и резко крутанул ее. Высоким стоном заплакали струны, будто завопил кто-то в отчаянии.
Ребята сидели возле его ног, Юрась и Янька лежали с двух сторон, грели животами завалинку, но старый Когут никого уже не замечал. Совсем тихо начал звучать старческий и потому слабоватый, но на удивление чистый голос:
Над землею днепровской и сожской
Пролетали янголы смерти.
Где летят — там вымерли села.
Где присели — там город вымер,
Там попов и могильщиков дело.
У Яньки широко округлились глаза.
Так в конце весь край обезлюдел.
Что и янголам страшно стало:
«Чем прожить, как умрет последний?»
И так главный сказал: «Летать хватит,
Надо нам на земле поселиться».
Возвели там дворцы как надо,
Возвели там дома из камня,
И весь Днепр меж собой поделили,
Всех людей от края до края.
Дед умолк на минуту, будто пропустив несколько особенно хлестких строк, но струны жаловались, может, даже не менее выразительно, нежели слова...
Возвели они церкви, костелы,
Под молитву ладаном курят,
Задымили, как баню, небо.
Лицо старика стало степенным, почти величественным.
Бог годами сидел и нюхал,
А потом сказал себе Юрью:
«Много дыма до нас долетает,
Почти нет усердной молитвы.
Твой народ по Днепру и дальше.
Делать что с твоим уделом, Юрий?»
И сказал Победитель Юрий:
«Ты пошли Николу на землю.
Из крестьян, он ладно рассудит».
Грозно Бог свои брови нахмурил:
«Я ведь знаю людей по селам,
Вечно они жалятся, ноют,
Хитростью ж оплетут и черта.
Я пошлю с Николой Касьяна.
Из панов, он другое заметит».