Выбрать главу

Тихо Юрий ответствует Богу:

«Знается Касьян с нечистой силой,

Сердце злое твоего Касьяна».

Дед прекратил играть. Лишь голос, загрустивший и печальный, очень тихо вел песню:

Бог бойца своего не послушал,

Дал приказ Николе и Касьяну.

Вот уж оба спустились с неба

И пошли по селам и весям.

Был Никола в холщовой свитке,

А Касьян весь в парче золотистой.

Струны внезапно так застонали, что стало страшно. Это были все те же четыре-пять нот, но, кажется, большего отчаяния и боли не было еще на земле.

Ходят, ходят. От боли и скорби

У Николы заходится сердце:

Панство хуже царей турецких,

Басурманы не так лютуют...

Алесь несмело поднял ресницы и увидел, что пальцы малого Юрася, сжатые в кулачки, даже побелели в суставах. Увидел жест­кий большой рот Павла. Он и сам ощущал, что у него прерывисто поднимается грудь и горячими становятся щеки...

Разозлился вконец Никола:

«Хватит их нам жалеть, сыроядцев.

Вновь пойдем, Касьян-братец, на небо, —

Пусть разит их Бог молнией-громом».

Отвечал Касьян черноволосый:

«Не пори ты, Никола, горячку,

Хлопы лучших панов не стоят,

Пьют все водку да бревна крадут,

На меже бьют вилами брата.

Каждый заслужил своего пана.

Если ж панов разишь молнией-громом —

Кто тогда нам храмы построит?

Кто тогда нам ладан запалит?

Сдохнем с голоду, дурень, на небе».

На какое-то особенно горделивое и жесткое лицо деда падали последние лучи солнца. Тихо гудели струны, приглушенные корич­невой рукой. А голос из жесткого становился мягким и певучим:

Покачал Никола головою,

И пошли они молча на небо...

Вечер крадется над землею,

Расплели свои косы березы.

И в лесу над озерами тускло

Уж взвились туманом русалки...

Где-то в пуще завыли волки.

Меж дерев слышит хрипы Никола,

Шум движений слышит неясно.

Янька с круглыми от ужаса глазами забилась между плечом деда и стеной, и дед лишь на одно мгновение оторвался от струн, чтобы накинуть ей на плечи полу дырявой свитки. Алесь увидел это и сжал ладонями виски, так жаль ему стало себя и всех.

«Кто такой? — спросил Касьян Николу. —

Может, мишка, упаси нас боже?»

«Нет, не мишка, — просто кобыла», —

Отвечал Никола спокойно...

Между сосен стоит кобыла, —

Не кобыла — призрак без тела.

Страшно ребра торчат, как жерди

На растрепанной крыше крестьянской.

Холка сбита, бельмо на оке...

Жеребится... эта кобыла!

Голос деда сорвался.

Потянулась она к святому,

Как ребенок больной, взглянула, —

Может, этот мне и поможет?

Стал Никола, маковку потрогал:

«Брат Касьян, давай мы поможем».

Тут, как черт, Касьян разозлился:

«Этой стерве лучше подохнуть,

Чем таскать борону, да и бревна

И кормиться гнилою соломой.

Что ли я коновал, дружище?

Хочешь — пачкай мужицкие руки.

Я приду на небо непорочным,

Чистым стану пред Божие очи».

Юрась с ужасом смотрел на деда. И дед поймал его взгляд, улыбнулся и без музыки, — струны еще замирали, — почти ско­роговоркой, повел песню дальше:

Тут Никола снял свою свитку

И костер развел меж кустами.

Вот Касьян сел к теплу, руки греет,

А Никола стоит у кобылы,

Щупает ей брюхо руками,

По крестцу ладонями гладит...

Будь у Орши он коновалом —

Полрубля бы ему заплатили,

Завалился б деньгами Никола.

Несмелая улыбка дрожала в краешке губ Павлюка. Он негром­ко тронул Алеся в бок, и Алесь ответил улыбкой.

Снова повели свой напев, загудели струны. Тихо-тихо.

Петухи еще не запели,

Как кобыла глубже вздохнула:

Мокрый, теплый белый жеребчик

Мягко лег на Николины руки.

До полудня все ждал Никола,

А потом он погнал скотину,

И за ней побежал жеребенок.

С облегчением вздохнула и легла на бок Курта, будто и она поняла, что все закончилось хорошо. А солнце садилось, и зелень деревьев приобрела оранжевый оттенок.

Шли они и пришли на опушку.

На опушке — курная хата.

Возле хаты четверть волоки

И дичок, суховатый, старый.

Стал Никола в лесу и видит,

Что хозяин бежит к кобыле,

На ногах все рваные поршни,

Изнурен сам, и капают слезы.

Отвернулся Никола и молвит:

«Вот и все, идем, Касьян-братец,

Поспешаем скорей на небо,

Даст нам Бог за задержку по шее».

Юрась шевельнулся, думая, что уже конец, но поймал строгий взор деда и остался сидеть неподвижно...

Перед Богом стоит Никола,

Все портки забрызганы грязью,

На сорочке кровавые пятна,