Навстречу Юлиану вышли невозмутимые, гордые люди, отогнали залаявших на чужака собак. Венгры-язычники были рослыми, смуглолицыми, с длинными черными волосами, ниспадавшими почти до плеч. Они одевались в рубахи, в короткие безрукавки - камзулы, на ногах сапоги с мягкими кожаными головками и суконным голенищем, на голове - войлочные шапки. Оружия ни у кого не было, только короткие, витые из ремней плетки висели на поясе.
Высокий старик, отличавшийся от остальных нарядной суконной шапкой с опушкой из бобрового меха, спросил по-венгерски:
- Кто ты и зачем пришел?
Выслушав торопливый ответ Юлиана, старик окинул недоверчивым взглядом старый халат, в который того обрядил жадный сарацин, и произнес строго:
- По преданиям древних, мы знаем, что где-то есть другая Венгрия, куда ушли наши соплеменники, но не знаем, где она. Если ты действительно пришел из другой Венгрии, будешь нашим гостем и братом...
Юлиан, чувствуя, что ему еще не доверяют, достал из-за пазухи сбереженную королевскую грамоту, развернул пергамент и поднял над готовой. Красные и черные буквы, тщательно вырисованные писцом королевской канцелярии, выглядели внушительно; остатки шелкового шнура, на котором висела раньше золоченая печать, как бы подтверждали подлинность документа.
Старейшина поверил, приветливо заулыбался, пригласил Юлиана в свой дом. А может быть, и не грамоте поверил старик, но чистой венгерской речи, столь редкой среди пришельцев из других земель...
Последующие дни слились для Юлиана в непрерывную вереницу обильных пиров, чередование незнакомых лиц, расспросов, удивленных возгласов, почтительного внимания. Венгры водили Юлиана из дома в дом, из деревни в деревню, и всюду он находил благодарных слушателей.
Но вскоре Юлиан отметил и нечто огорчительное для себя. Венгры-язычники жадно внимали рассказам о короле и королевстве, обычаях и занятиях венгров-христиан, но к проповедям отнеслись равнодушно и даже насмешливо. Христианское учение об истинном боге они воспринимали как сказку, верить в которую не пристало взрослым мужчинам. Ночами, беспокойно ворочаясь под жаркими звериными шкурами, Юлиан обдумывал слова, которыми опишет венгров-язычников. Получалось не очень складно и не очень много.
Можно написать, что венгры-язычники совсем не думают о вере, и это будет правда. Что они не возделывают земли, едят конину и дичь, квасят молоко в бурдюках, подобно степнякам. Что они богаты конями и оружием и очень воинственны, но к гостям добры. Что женщины красивы и совсем не стесняются говорить с посторонними мужчинами. Что старейшин здесь уважают, как будто они коронованные особы. Что еще можно прибавить, Юлиан не знал. Не писать же о шумных пиршествах и скачках на бешеных жеребцах, которые венгры-язычники устраивали в его честь?!
Надеяться на быстрое обращение соплеменников в христианскую веру было бы неразумно. Многие годы и многие труды братьев-проповедников потребуются для этого дела. Но все же путешествие на реку Этиль не казалось Юлиану бесполезным. По соседству с селениями венгров кочевали монголы. Венгры раньше воевали с ними, выстояли во многих битвах, и монголы, отчаявшись победить на войне, избрали венгров своими друзьями и союзниками. У кого, как не у венгров, можно узнать подлинные вести о завоевателях?
И Юлиан усердно расспрашивал своих гостеприимных хозяев. Вот что удалось ему узнать о монгольском войске и монгольских обычаях ведения войны:
"...Монголы стреляют из луков дальше, чем другие народы. При первом столкновении на войне стрелы у них не летят, а как бы ливнем льются. Однако саблями и копьями они сражаются менее искусно...
Войско свое монголы строят таким образом, чтобы во главе десяти человек стоял один монгол, а над сотнею один сотник. Это делается с хитрым расчетом, чтобы приходящие разведчики не могли укрыться среди монголов и чтобы люди, набранные в войско из разных народов, не могли совершить никакой измены...
Во всех завоеванных странах монголы без промедления убивают князей и вельмож, которые внушают опасение, что когда-нибудь могут оказать сопротивление...
Годных для битвы воинов и мужчин завоеванной страны они посылают, вооружив, в бой впереди себя. Этим воинам, если даже они хорошо сражаются, благодарность невелика. Если они погибают в бою, о них никто не жалеет. Но если они отступают, то все безжалостно умерщвляются монголами...
На укрепленные замки монголы не нападают, а сначала опустошают всю страну и грабят народ. Только потом они гонят пленных штурмовать собственные крепости..."
О численности монгольского войска венгры не знали. Они говорили Юлиану, что воинов у великого каана бесчисленно много и что будто бы нет такой страны и такого народа, который устоял бы перед их натиском.
Юлиан с гордостью думал, что он - единственный европеец, сумевший хоть немного проникнуть в тайны завоевателей; ничего не подозревающие народы Европы должны быть предупреждены о грозной опасности, и это сделает он, Юлиан! В том, чтобы донести до Европы сведения о завоевателях, видел теперь свое предназначение Юлиан. Он не имеет права подвергать себя опасностям дальнейшего путешествия: ведь если он заболеет и умрет, добытое знание погибнет вместе с ним...
И еще думал Юлиан, что не разъединять, а объединять нужно все народы, живущие на возможном пути нашествия. Объединять независимо от веры и прошлых распрей. А потому не следует проповедовать католичество в земле венгров-язычников, рискуя вызвать настороженность правителей Руси, желанных союзников в будущей войне с монголами. А что война надвигается, у Юлиана не было сомнений. Пора возвращаться...
Как ни торопился Юлиан, он все-таки решил задержаться, когда узнал, что неподалеку остановился со своей свитой монгольский посол. Через старейшину он договорился о встрече.
К удивлению Юлиана, монгольский посол не походил на дикого степняка ни обликом, ни обращением. Это был вежливый и образованный человек, он свободно говорил на венгерском, русском, половецком, тевтонском и сарацинском языках, поднимал золоченый кубок с изысканностью истинного дворянина.
Мирно и неторопливо текла беседа, украшенная редкостными винами и вкусными яствами, и только свирепые телохранители с саблями наголо безмолвно напоминали Юлиану, что он сидит не в охотничьем шатре гостеприимного и любезного хозяина, а в становище посла монгольского хана.
Беседовали долго, но на другое утро, вспоминая речи посла, Юлиан нашел в них мало полезного для себя. Посол охотно разглагольствовал о разных диковинах: о чрезвычайно многочисленном и воинственном народе, который будто бы живет за страной монголов, отличается великим ростом и имеет такие большие головы, что они совсем несоразмерны с телом; о стране Сибирь, в которой зима жесточайшая до такой степени, что птицы замерзают на лету, а из-за обилия снега никакие животные не могут ходить, кроме собак. Четыре большие собаки тащат сани, в которых может сидеть один человек с необходимой едой и одеждой...
Любезным и словоохотливым казался посол, но когда Юлиан пробовал перевести разговор на монгольские дела, сразу замолкал. Сам же то и дело задавал короткие, точные вопросы, и Юлиану стоило немалых усилий уклониться от ответов. Юлиан с досадой думал, что не смог выпытать у посла больше, чем тот от него самого, а ведь он, Юлиан, старался не говорить ничего существенного!
И еще подумал Юлиан, вспоминая встречу с послом, что дикая, необузданная сила завоевателей направляется холодным, расчетливым разумом, и ему стало страшно...
Глава 8
РУСЬ
Юлиан покинул гостеприимную землю этильских венгров 21 июня 1236 года. День был пасмурный, хмурый. Ветер с реки швырял в глаза россыпи мелких секущих капель. Волны, шипя, наползали на песчаный берег, оставляя после себя клочья бурой пены. Совсем не летний был день, студеный.
Юлиан кутался в длинный дорожный кафтан-жилян из грубого сукна, подаренный на прощание жителями селения, и молча прислушивался к разговору старейшины с сарацинским купцом, хозяином большой ладьи. Старейшина строго наказывал, чтобы тот доставил гостя до земли руссов бережно и безопасно. Пригрозил: