- Папа, папа!
К Олегу – или кто он там сейчас – подбежали две девчушки лет десяти, обняли его. Следом за ними подошла еще одна женщина, светловолосая. Одна из девочек потянула Олега за рукав. Тот наклонился, и девочка что-то сказала ему, лукаво поглядывая на стоящую чуть поодаль светловолосую женщину. Олег тоже посмотрел на эту женщину, улыбнулся и кивнул головой.
Коля почувствовал, что сходит с ума. Дочери Олега. Их нет же, нет! И родиться они не могли. Если бы не стоящая рядом и дрожащая от ужаса Сольвейг, Коля бы немедля бросился бы вон с криком: мама, нечистая. Неужели в рассказываемых Левкой легендах есть зерно правды? Говорил же он, что погибшие в одном месте мужчины, женщины и дети соединяются в семьи. И неважно, были ли они знакомы прежде. И встреча с такой Черной Туристской Семьей сулит… А вот что именно сулит, Коля не помнил. А может, и не дослушал тогда Левкины россказни. Да ну, чушь это. Просто похожие. Думал сейчас об Олеге, о погибших с ним женщинах, вот и принял немного на них похожих за Олега и Катю.
- Коля, - прошептала Сольвейг. – А ведь в тех горах, где Олег с женщинами сгинул, две девочки пропали. Лева Кирш рассказывал. Их два года искали, но так и не нашли.
Коля молча стиснул девичью руку. Тем временем, похожий на Олега мужчина сложил протянутые женщиной свертки в рюкзак, легко вскинул его на плечи и, взяв девочек за руки, зашагал к выходу. Женщины пошли за ними. Проходя мимо замерших Коли и Сольвейг, черноволосая женщина приостановилась.
- Здравствуй, Коля, - улыбнулась она. – Вернулся?
Коля смог только кивнуть головой. Олег обернулся.
- Привет, - сказал он. – Вернулся? Рад тебя видеть. Только, извини, некогда нам сейчас, и так припаздываем. Но мы еще обязательно свидимся. Скоро свидимся.
И они вместе вышли из магазина. Следом за ними, повинуясь какой-то неодолимой силе, вышли Коля и Сольвейг. Площадь перед магазином, и до того не очень оживленная, сейчас была совсем пустынной. Ни души на площади. И ветер поднялся, злой, какой-то не городской, а горный, швыряющий в лицо колючий снег. И в этой снежной круговерти, удаляясь, не спеша шагали пять темных, почти черных фигур. И хотя они уходили от застывших в ужасе Коли и Сольвейг, меньше они не становились. Напротив, они становились все выше, выше. И зловеще. Коля и Сольвейг прижались друг к другу и оцепенели. Бежать бы, да какая-то неведомая сила прижала их к земле.
- А вдруг они решили подкараулить меня? – прошептала девушка.
Коля сжал ее руку. Ему самому пришла в голову та же мысль: он придет в свою пустую квартиру, а там…
- Сольвейг, - прошептал он. – Пошли ко мне. А утром позвоним Арнольду…
- Пошли, - безропотно согласилась девушка. – И давай помянем их, может, так надо. Лева же говорил, что иногда Черные Туристы и выручают, помогают. Особенно, если это загадочно погибшие в одном месте и не погребенные мужчины, и женщины, и дети. Только надо их помянуть. Лева Кирш говорил, что встреченных в цивильных местах Черных Туристов обязательно надо помянуть. А если знаком был с ними, то и попросить прощения. За то, что остались они не погребенными…
- Конечно, помянем. И прощения попросим…
Коля и Сольвейг, прижавшись друг к другу, медленно побрели к темневшему в снежной круговерти Колиному дому. Полумрак подъезда, лифт, непривычная, пугающая тишина на лестничной площадке, словно все покинули этот этаж. А может, опустел весь дом. Остальное в тот вечер какими-то краткими фрагментами, словно в кратком и призрачном свете фотовспышки. Почему-то они все время оставляли горящим только один светильник и, когда уселись на диване, светилось только бра. Сольвейг сказала, что для просьбы простить нужны фотографии. Коля поставил на стол ноутбук, включил его.
- Фотографий девочек нет, - каким-то сдавленным голосом сказал он. – Но мы их и не знали.
Сольвейг кивнула…
На экране три соединенные в коллаж фотографии. Слева – Катя, справа – вторая женщина, Коля никак не мог вспомнить ее имя. А в центре – Олег, Командор. Сольвейг вдруг всхлипнула. Коля посмотрел на нее и тоже всхлипнул.
- Как живые, - проговорил он. – Как живые.
Сольвейг зябко поежилась, зачем-то протерла экран носовым платочком...
Пять стопок, в которые до середины налито саке. И пять ломтей черного хлеба. Это для них, погибших и не нашедших успокоения. И еще две стопки, полные. И дрожание рук. Встали.
- Простите нас, не давших вашим телам приюта, а душам покоя и успокоения, - дрожащим голоском проговорила Сольвейг, припоминая, что Лева Кирш говорил о том, как надо просить прощения у Черных Туристов. – Простите нас. А мы всегда будем помнить вас.
И Коля заклинанием повторил эти слова. Выпили до дна, помолчали.
- Это все роковое число, из-за него, - всхлипнув, сказал Коля. – Тринадцать должно было идти, тринадцать. Прав Арнольд: от этого числа все беды. А я еще смеялся, говорил, что суеверие это, ерунда. А видишь, как все обернулось…
Коля наполнил стопки, заговорил о Командоре, потом стал припоминать какие-то эпизоды проверочной вылазки на Кендур, как обе женщины, смеясь, плескались в озере, как у костра сидели, пели песни. Потом вновь заговорил об Олеге. Сольвейг слушала, пригорюнившись. На улице бушевало ненастье, даже в комнате было слышно, как воет ветер, как швыряет в окно пригоршни снежной крупы…