– А если… – сказала Юлька.
– Наша Рыжуха ждёт своего часа, – сказал я. – Вот рассветёт, и мы разогреем мотор. Мы будем ехать очень быстро. Приедем и обрадуемся. Даже Рыжуха ни разу не заглохнет. Она будет лететь над землёй, прекрасная и рыжая, и в этот момент позабудет, что она «Запорожец» старой модели элегантного возраста и что у неё барахлит карбюратор и противно дребезжит сцепление. Словно юный «Лендровер», домчит она нас за полчаса. На восьмом дыхании. Седьмое выдохлось в позапрошлом году.
– Когда мы ездили за грибами? – спросила Юлька.
– Когда мы её толкали, а глупая Рыжуха, не понимая, в чем её счастье, брыкалась, и лягалась, и швырялась глиной. Тогда мы были ужасные. А всё потому, что я не видел ничего смешного. Мне залепило лицо грязью. А на опушке пень ещё стоял, помнишь? А мама посмотрела на него и сказала, что она знает, куда перевелись лешие. Пошли в домовые, конечно. Леса-то много рубят. Вот так, очень запросто, пришли люди и срубили дерево, хоть и росло оно до них триста лет. Построили из него дом. А леший – вместе с деревом. Куда ему в Тибет. И стал домовым. И грызут дом мыши, и коты по нему гуляют, и люди, и начинается у лешего домовая жизнь электро-теле-всяко-фицированная! А пень остался на опушке. И такая ему тоска-обида стоять под дождём и снегом, позабытым-позаброшенным… Вот и смотрит такая пень-шишига вдаль почерневшими от непогоды сучьями, – должно быть, завидует домовому. «Из грязи в домовые! Помни, где твой корень! Помни, не забывай…» А может, просто порасспросить домового хочет, как там ему, на новом месте? Бессонница, одним словом. Лесное страдание, горе буковое… Смотрит шишига на зелёную звёздочку – чьё-то окно. За окном под зелёным абажуром сидят люди. И чай пьют. Как-то им? Не холодно? Уютно? Не протекает ли крыша? Не обижают ли соседи? Поспела ли на огороде картошка? Любят ли хозяев коты? Любят ли хозяева свой дом? Ну, раз засиживаются допоздна на кухне, вроде как любят… Носят ли им добрые письма почтальоны?
Потом… Что потом? А потом посыплется снег. Верно? Большие белые пушинки облепят сучья – сомкнутся ресницы. Спит шишига. Спят рядом с ней под снегом муравьи, и бабочки, и разные букашечки. Лес спит. А шишиге снится то, что было триста лет назад, когда стояла она на этом взгорке – хрупкий прутик в три листочка. И то, что будет после неё. А будет стоять дом. Долго будет ещё стоять. И из глубокого корня пустит побег веточка-деревце, хрупкий прутик – три листочка, и опять будет стоять на пригорке. И опять будет.
А если…
Не если, Юлька! И не смотри на меня такими глазами, а то Таракан смеяться будет – молоком поперхнётся…
Скоро уже утро. Домчит нас наш «Лендровер» по бездорожью за маленьких полчаса. И скажут нам: зря вы, люди, волновались. Напрасно сидели целую длинную ночь, как измождённые сахарцы в Каракумах, закутавшись в простыни. Зря выдумывали невыдумывающиеся сказки и пороли чушь. Езжайте вы, люди, спокойненько домой. И забирайте из больницы свою маму. Выздоровевшую. А чтоб не мучила-терзала вас больше бессонница, пейте валерьяночку в неимоверных количествах. Только Тараканищу валерьяночки – ни-ни! Не то ещё пожалуется в свой «Гринпис» – позеленеете тогда, братцы!
– Хоть бы скорее утро, – сказала Юлька.
– Хоть бы, – сказал я.
1993 г.
Про зачарованного принца и ещё про Коечто…
Я не знаю, как там где, но только у нас детей находят, а не просто так. Обыкновенных мальчиков, следовательно, находят в обыкновенной капусте, а тех, которые принцы, – в брюссельской. Это у нас такой шик. Девчонок же, без разбору звания и положения, нам приносят журавли. А всем известно, что это за птица такая – журавль. Только дай ей волю, так она тут же глазёнки свои вытаращит, хвостище отклячит, шею вытянет – и чешет себе с песней по небу, обо всём, следовательно, забывая… И отсюда, из-за этой такой особенности журавлиной, у нас возникают всякие путаницы и разные затруднения. И несуразицы. И вот об этом и ещё кое о чём наша история…
Итак, жила-была на белом свете одна женщина по фамилии Пожилойгод. И мечтала эта женщина о таком страшном пугале, чтоб редкий мимопрохожий в штаны не наложил от одного только его вида ужасного. А всё почему? А потому, что повадились журавли до тётки. Ей-богу, будто мухи на мёд. Будто у Пожилойгодихи там мёдом где-то намазано. Скажите-ка на милость! Повадились журавли и накидали женщине девчонок полную избу. Целых три штуки – Ну, Бу и Фу. Не сразу накидали, врать не буду. Не всех скопом. В рассрочку. Но даже и в длинном, растянутом виде это девчачье нашествие произвело на тётку такое своё неизгладимое впечатление, что аж… аж… Одним словом, хоть ложись и помирай! Или трескайся от злости.