На подходе к Новосибирску надежда начала приобретать образ отчаяния. Старший матрос доложил:
— Илья Алексеич, четверо совсем плохи. Лечилки на исходе.
Хорошо, приглядите здесь. Я к капитану поднимусь.
В командной рубке царила серьёзная сосредоточенность.
— По расчётам осталось менее часа, — обрадовал меня капитан.
— Отрадно. Сергей Викентьевич, рацио на «Дельфине» есть?
— Да, установлены почти год назад.
— Настройтесь на армейскую волну и начинайте передачу. Содержание таково. «Генерал-губернатору Витгенштейну! Срочно! Чрезвычайно важно! Дирижабль „Дельфин“. Положение критическое. На борту около двухсот тяжелораненных гражданских. Идём на университет. Вызываем медицинскую помощь. Коршун».
— Именно «Коршун»? Не «Коршунов».
— Да. Надеюсь, они поймут. Продолжайте передачу по кругу. Если будет ответ, сообщите.
— Так точно… — капитан слегка запнулся. — Будет сделано, Илья Алексеевич.
Спустя сорок минут, мы уже над пригородами шли и «Дельфин» постепенно сбрасывал скорость, в «госпиталь» прибежал посыльный:
— Господин Коршунов! Господин капитан велел доложить: получен ответ! «Посадку разрешаем. Университет. Причальное поле за полигоном».
Ну, слава Богу! Нас хотя бы не поджарят в момент снижения!
НА СВОЕЙ ТЕРРИТОРИИ
Дальше началась страшная суета и мандраж. Особых ощущений добавлял десяток озарённых магическими огнями «Святогоров», в кольцо которых на тёмную площадку поля садился наш «Дельфин». На аппарель я вышел первым, тоже подсвечивая себя — аккуратно вышел, хоть и хотелось выскочить. Представляю, парни в «Святогорах» сейчас нервные какие сидят — а вдруг это всё огромный теракт, и дирижбандель наш как рванёт огромной бомбой? Но меня, похоже, узнали. С края поля рванула белая машина с красным крестом, из неё выскочили несколько человек, среди которых я сразу узнал Есению Боброву, а вот не сразу, а когда экстренное спасение перешло в фазу: всё стабильно — ещё одного персонажа.
Детей кутали в привезённые одеяла и выводили из дирижабля, а несколько уставшие целители расселись в большой гостиной и с благодарностью принимали от матросов чай и кофе. Я смотрел на невысокого дядечку и думал — кого же он мне напоминает? Портрет Суворова, что ли? И тут до меня дошло, что эту мысль, прямо вот этими словами, я уже однажды думал!
— Тимофей Константинович? — с узнаванием спросил я.
— Верно! — Он слегка встрепенулся и внимательно на меня уставился. — Мы знакомы?
— А как же! В поезде-то, помните? Вы ещё встречу выпускников отмечали.
— Ах, милейший! Шахматы! Да-да! М-м-мнэ… Илья? Верно же⁈ Как же! Как ваша учёба? И, кстати, не желаете ли партейку? Целый год ведь отыграться мечтал! — он уже потянулся к внутреннему хранилищу, но тут в двери заглянул дюжий унтер и возгласил:
— Сотника Коршунова на выход просим!
— Сожалею, Тимофей Константинович, — тепло улыбнулся я, вставая. — Ежли меня в кутузку не запрут, приглашаю в гости, сыграем. Я нынче здесь, преподавателем. Тут же и проживаю. Супруга будет очень рада.
— Непременно, всенепременно! — Он вдруг вскочил и заторопился за мной, опередив даже Хагена. — А отчего же в кутузку? Друг мой, не последовать ли мне за вами? Я, некоторым образом, не последний человек в нашем медицинском управлении…
— Да не утруждайтесь!
— Никакого утруждения, пустяки! Решительно, еду с вами.
— К господину генерал-губернатору господина сотника только велено… — с сомнением прогудел унтер, оглядев нашу компанию на аппарели.
— Я как вассал не имею права оставить своего сюзерена! — чопорно заявил Хаген. — Вы можете свериться с документами.
— Генерал-губернатор Витгенштейн, без сомнения, будет рад получить предварительный медицинский отчёт, включая совершенно секретные сведения, которыми он, безусловно, заинтересуется! — столь же безапелляционно провозгласил Тимофей Константинович.
— Ну, как знаете.
Мы загрузились в глухую (бронированную, по-моему) будочку военного автомобиля и помчались. Впрочем, недалеко.
Похоже, это был университет. Никуда иначе за три минуты мы бы не доехали. Неприметный подъезд с заднего фасада. Скромный кабинет. За столом сидел сердитый Пётр Христианович. Посмотрел он на меня укоризненно. Велел:
— Хорунжий фон Ярроу, обождите в коридоре.
Хаген щёлкнул каблуками, ответил (что поразительно, по-русски!):
— Так точно! — и вышел.
Пётр Христианович потёр свой обширный лоб:
— А вы то к чему примчались, Тимофей Константинович?