— Но его всё равно не взяли в производство!
— И, я считаю, правильно, там ещё есть немалое поле для модернизации…
— Господа, мы опять спорим не о том!
В общем, препирались они, как обычно, с величайшим воодушевлением. Но в конце концов разошлись, обещавшись за пасхальные каникулы подробно ознакомиться с ТТХ «Пантеры» и выдвинуть предложения по вариантам её усовершенствования.
С неменьшим, чем Швец и Пушкин, воодушевлением принял награду и Хаген.
В тот же день с нас сняли университетский арест, и назавтра мы вместе с фон Ярроу отправились на ремонтную стоянку, где всё ещё чинился наш «Дельфин» — чтобы вручить благодарности и векселя всему экипажу.
— Что, Сергей Викентьевич, долговато дело идёт с ремонтом? — спросил я, оглядывая дирижабль, зажатый в тисках огромной малопонятной конструкции.
— Напротив, Илья Алексеич. Менее двадцати дней обещано на полное восстановление двойного магического контура — это чрезвычайно быстро. И делают на совесть, уверяю вас.
— Это радует. Так когда говорят к завершению-то дело?
— Грозились к пятнице, и я склонен им верить.
— Так это же и славно! Мы аккурат в пятницу последние занятия проводим — и вместе с вами отвалим домой!
Всё прям одно к одному! Замечательно выходит, я так считаю.
Пасха в этом году была ранняя, раньше даже середины апреля, и мы с Серафимой собирались все десять дней пасхальных каникул провести в Иркутске, с роднёй.
ПРЕЛЮБОПЫТНЕНЬКОЕ
Но, раз уж нас выпустили из-под почти домашнего ареста, я решил навестить профессора Гончарова — обещался-таки, да и личностью он оказался весьма интересной. И шахматы, опять же, я люблю, а тут никто особо подобной страстью не страдает.
Поехал я один, рассудив, что Серафиме с девчонками общаться гораздо приятнее, нежели на наши шахматные баталии глазеть.
На дверях небольшого двухэтажного дома красовался новомодный электрический звонок. Двери открыл лично профессор.
— День добрый! — раскланялся я.
— Ну, скорее уже добрый вечер, голубчик! Как я рад вас видеть! Таки пришли пару партеек сыграть!
— Не без этого. Но и… — Я поднял объёмный пакет.
— И что это? Я прямо теряюсь! Проходите-проходите…
— Супруга передала. Домашние гостинцы. Вот сейчас вместе и посмотрим. Там всё так упаковано, что я, право, и не знаю, что где, и вообще — что там? — Я улыбнулся. Марта с Симой так суетились вокруг этого пакета, что я даже начал сомневаться — а надо ли мне это всё. Но, как любой счастливо женатый мужчина, я понимал, ежели жена вот так вот хлопочет и волнуется — наше дело соответствовать. Ибо нехрен… Своя шея — она дороже.
Мы прошли в довольно строго убранную гостиную, если не считать разбросанных по плоским поверхностям книг, кипу газет на одном из кресел и непременные шахматы — на совершенно шикарном специальном столике
— Вы меня заинтриговали! Сейчас посмотрим, посмотрим… — Профессор пристроил пакет на стул, вынул из него бумажный свёрток и развернул Мартин штрудель. — М-м! Какая прелесть! Это с чаем… А это… Господи, вы посмотрите на эту красоту! — Доктор достал из пакета аккуратно свёрнутые кольца домашней кровяной колбасы, и брови его сложились драматическим домиком. — Голубчик! Дорогой вы мой человек! Простите меня великодушно! Но! Это я буду есть один! Возможно, под одеялом, в одиночестве, в тайне от всего мира! Это ж кровянка, да? Домашняя?
Что-то доктор впадает в ажитацию…
— Конечно, домашняя. Матушка к праздникам прислала, они как забой устроят, так и…
Доктор стоял прикрыв глаза, держа против лица круг колбасы и мечтательно нюхал. Вот уж не знал, что прям такая редкость — кровяная колбаса в Новосибирске!
— Вы не понимаете, да? — Он аккуратно завернул пачку колбасных спиралек в шуршащую пергаментную бумагу. — Думаете, доктор Гончаров рассудком тронулся на почве колбасы? Хе-хе! А, знаете, возможно, и так… Вы, мой дорогой человечек, когда спустя годы получите привет из дома… Давно покинутого дома. Хотя бы в виде запахов… вот этой вот колбасы, почти такой же, что ел с дедом в зимовье… — Он смахнул слезу. — Вы меня поймёте… Я буду есть её по утрам, по одной… С яичком и чёрным хлебом… Да!