— Исцеляй! — прохрипела Айко сквозь стиснутые зубы.
И в меня хлынула жизнь!
Я смотрел на суетящуюся фигурку доктора и понимал, что в этот раз смерть прошла так близко, что шерсть на загривке от её дыхания поднялась.
Хотел сказать: «Хватит, теперь сразу не помру, дотерплю до Бидара», — но язык отказывался ворочаться во рту. Или это всё из-за того, что я пока не пришёл в себя, и всё происходящее — тот самый тонкий план, о котором иногда толкуют?
Во всяком случае мой Зверь выглядел куда как лучше, перестал мерцать и произносить трагические прощальные речи. По правде говоря, сейчас вообще никто не говорил. Доктор перестал суетиться, замер, поднявши руки, и сиял сейчас совершенно нестерпимо.
Лисий плач превратился в высокий-высокий хрустальный звон, словно хор тысяч невесомых колокольчиков. Они стояли сразу за доктором, и от них бил белый энергетический луч. Нет, не стояли! Висели в воздухе. Меня пугало, что все три превращаются в пустые контуры лисиц, чуть подсвеченные синим. Почему-то я видел их на фоне огромного, бесконечно-чёрного неба, усыпанного мириадами звёзд — словно сама вселенная явилась посмотреть на их жертву.
Звон невидимых колокольчиков слился в единую ноту, поднялся на запредельную высоту и… наступила полнейшая тишина. Всё замерло — и доктор с воздетыми руками, и любопытный Большой Медведь, и три лисички, от которых остались едва заметные святящиеся синим оболочки…
И тут мне показалось, что я услышал взрыв — только не услышал, конечно, а почуял всем телом. Где-то там, на том конце вселенной. И сквозь всю непостигаемую черноту и пустоту пространства пронеслись ослепительным росчерком три голубых звезды и наполнили Айко, Сэнго и Хотару! Это было так ярко, что у меня аж заболели глаза, которых я не мог закрыть, потому что в тонком плане никаких глаз нет.
Парадокс, однако, — сказал мой Зверь.
А я сказал:
— Ну — хватит!
И решительно сел. И глаза открыл.
И подумал, что это решение — опрометчивое, ибо я видел множество кружащихся передо мной звёздочек.
СИЛОЙ ЯПОНСКОЙ МАТЕРИ
— Это что за искры? — спросил батин голос, и я понял, что не один вижу эту красоту. К тому ж, все до сих пор искры были такие желтоватые, а эти — сияюще-голубые!
Густой рой голубых искр кружился по трюму «Дельфина», окутывая людей, заживляя раны, изумляя.
— И чё это такое? — спросил батя, ловя в ладонь непонятное явление и стараясь разглядеть искры поближе.
Айко, лежавшая пластом, села на полу, придерживая пальцами виски.
— О! — батя ткнул в неё пальцем. — А почему у тебя раньше платье было с розовыми цветами, а теперь с голубыми?
— Да⁈ — Айко с удивлением огладила руками шёлк одежды и живо оглянулась, выпрастывая из-под подола… шесть кончиков лисьих хвостов!
Только почему-то белых.
— Эва, — пробормотал дядя Антон, — поседела что ль⁈
А Айко смотрела на свои хвосты, разинув рот и забыв, как дышать. А потом отчаянно завопила:
— Аматэрасу!!! Это благословение Аматэрасу*!!!
*Богиня-солнце в японской мифологии, верховное божество всеяпонского пантеона синто.
— И чего это? — спросил батя у дядь Антона, который на правах библиотекаря считался среди наших деревенских авторитетом во всяческих сложных вопросах.
— Слышь, «матэр» поминает? — многозначительно поднял палец дядь Антон. — Значицца, радуется, что получила с небес благословение от ихней японской матери.
Батя помолчал, переваривая информацию, и резюмировал:
— Ну, благословение с небес — так-то оно неплохо!
Сэнго и Хотару приходили в себя медленнее. Мать принялась их тормошить и взахлёб рассказывать, что обе они не перестали быть лисами, а вовсе даже наоборот — теперь все они белые, и их ждёт путь бьякко*.
*Бьякко — белые лисы, посланники богов, помощники людей и т.д.
Лисички тёрли носы, чихали и ошалело моргали, осознавая произошедшее, пока Хотару вдруг не спросила:
— Так это что — шкодить больше нельзя будет? — и глазёнки её сделались совершенно круглыми. — Я теперь буду вести себя примерно? Как… Как бабушка Тамамо-но Маэ⁈
Этот пассаж был встречен дружным казачьим хохотом. Нет, гоготом, вот! Ржачем конским! И этот ржач привёл в себя до сих пор лежащего в отрубе доктора, на которого оседали последние искорки.
Взгляд у очнувшегося целителя был почти такой же шальной, как у лисичек. Он бегло осмотрелся вытаращенными глазами и спросил скороговоркой:
— Тяжёлые-где?
— Так, господин дохтур, в соседнем боксе! — ответили ему сразу несколько казаков, сопровождая слова направлением, и он, ни слова больше не говоря, туда устремился.