— Яволь! Летим!
— Только малость подождать надо. До Пасхальных каникул три недели, а там можно «Пулю» взять и рвануть.
15. С КОРАБЛЯ НА БАЛ
НАХ ФАТЕРЛЯНД!
Не думал, что вечно спокойный, как удав, Фридрих впадёт от моего предложения в столь сильную ажитацию. Германский принц беспрерывно подпрыгивал в кресле, рассказывал, какой у них в либер фатерлянд происходит замечательный фестиваль деревьев (да-да, тот, где «яблок в цвету»), оживлённо жестикулировал и даже пару раз смеялся. Дело дошло до того, что Фридрих попытался пересказать мне пару жизненных анекдотов с этих их весенних фестивалей, но в силу того, что он слабовато владел русским, а я — ещё хуже немецким, эффект получился столь чудовищным, что я волевым решением остановил сей поток восторгов:
— Ладно-ладно, вот приедем в Иркутск, Хаген поможет перевести все твои побасенки. А пока давай-ка, друг любезный, отдохнём, — и глаза закрыл, будто сплю. Иначе остановить его не получалось никак.
Фридрих посидел немного, потом аккуратно протиснулся мимо меня и пошёл якобы в туалет. Стальные планки впереди стоящего сиденья обеспечивали почти зеркальное отражение, в него-то я и наблюдал. Немногие пассажиры, вылетевшие одним с нами рейсом, уже придремали. Принц прошёл по проходу, но не нашёл никого, с кем бы поговорить. И тут из подсобного помещения высунулся матрос. Спросил:
— Не надо ли чего, ваше благородие? Может, водички? Чаю можем налить.
Фридрих тут же радостно вцепился в матроса и начал приседать ему на уши. Между тем появился и чай, даже с лимоном. И ещё два матроса, привлечённые разговором. К моему изумлению, все трое с интересом слушали Фридриховы байки и даже весело смеялись, когда наступала развязка. Этак они всех пассажиров перебудят!
Я поднялся и тоже подошёл к компании.
— А что, братцы, не найдётся ли в вашем буфете по стопочке коньячку ради хорошего случая?
— Как не найтись? Найдётся, ваш-высок-бродь!
Один из матросов нырнул в подсобку и выскочил уже с двумя рюмками на подносике. Фридрих хотел было и матросов привлечь к отмечанию, но те, покосившись на кабину пилотов, отказались наотрез:
— Звиняйте, ваш-бродь, не положено.
Мы с Фридрихом тяпнули по стопке, закусили какими-то конфетками.
— Ну всё, иди, мой друг, — отправил я его на место, — не мешай людям службу нести. Дисциплина страдает!
— О! Я-я! — Фридрих вытянулся, затыкал пальцем в потолок: — Орднунг унд дисциплин! Натюрлихь! — и прошествовал на своё место. А я спросил матросов:
— А вы, братцы, где так ловко выучились по-немецки шпрехать?
— Эва вы хватили, ваш-высок-бродь! — усмехнулся стюард. — Отродясь по-немецки не понимал!
Двое остальных согласно замотали головами:
— Чес-слово, ни бельмес!
— Так вы же смеялись⁈ — удивился я.
— Смеялись, — согласились они. — Так видать же, что человек радуется. Он смеётся — ну и мы посмеялись заодно.
Поразившись этакой житейской мудрости, я тоже прошёл на своё место и незаметно задремал.
ВОТ ЭТО НАГЛОСТЬ!
Дома без Ивана с Машей сразу стало как-то пустовато. Привыкли мы к ним. Да и Аркашка заскучал без своего младшего дружка.
Маман прижимала руки к щекам и всё вздыхала:
— Господи, хоть бы всё хорошо закончилось… Господи…
А Петя… Дождавшись, пока счастливый Фридрих всем объявит о скорой поездке в фатерлянд и помчится к Марте, чтобы ей тоже рассказать (а она уж потом чтоб мужу), Петя сделал серьёзный вид и позвал меня в выделенную ему под кабинет комнату:
— Пошли-ка, важный разговор есть, тебя касательный.
— Неужто опять кто-то, мною посланный, пошёл по адресу и нашёл там своё счастие? — пошутил было я, идя следом за ним, но Петя был не весел:
— Хуже! На, ознакомься, — он предъявил мне целую папку бумаг.
— Так это прямо рассиживаться придётся, — усмехнулся я, ногой выдвигая стул из-под стола. Сел. Углубился в чтение. И через некоторое время мне стало совершенно не смешно: — Это что ж такое получается? Это целая банда, прикрываясь моим именем, с людей деньгу́стрясает?
— И немалую, — мрачно кивнул Петя. — Доказательств уже достаточно, чтобы взять их разом, тёпленьких. Боюсь я только, что у них последователи найдутся. Кусок жирный. Халявные деньги безо всяких усилий.
Я откинулся на спинку стула, с поднимающейся из груди яростью глядя на злосчастные бумажки.
— А девчонки наши где?
— В училище, где ж им быть?
Я побарабанил по столешнице:
— А давай-ка навестим этих предприимчивых господ?