— Герр Хаген иметь сказайт: «Чего ты есть припёрся, швабский морда?» — любезно перевёл Фридрих.
Я успел вскользь порадоваться, что у него наконец-то прорезался хоть один нормальный глагол, а Сокол фыркнул так, что с пива пена полетела во все стороны, и начал ржать, совершенно как конь.
За спиной уязвлённого шваба повскакала с мест и повалила в нашу сторону толпа его приятелей. Они лаялись с Хагеном и Петей Витгенштейном по-немецки, бармен тоже чего-то орал, Серго нависал с противоположного фланга грозовой тучей, а Фридрих потягивал свой пивной лимонад, сверкая глазками.
Я слегка толкнул Ивана в бок:
— Хотелось бы в общих чертах понять…
— О чём говорят иностранцы? — ухмыльнулся великий князюшко, отставляя бокал. — Так это понятно. Хотят нашей кровушки, — он просиял и довольно потёр руки.
И вообще он прям был готов броситься в наседающую орущую толпу и начать причинять мордобитие. Да и я, откровенно говоря, чувствовал в себе этакое буйство. Во всяком случае, идея немедленно навалять этим досадным швабам представлялась мне сейчас крайне привлекательной. Это что — это вот от пива поверх водки дурь в башке бурлит? Я повёл плечами, разминаясь.
Не знаю, что пили швабские оруны, но к драке они тоже были готовы. Я сполз с табурета, примериваясь…
И тут бармен совсем уж страшно выпучил глаза, выхватил из-под стойки здоровенную дубину, выскочил перед швабским строем и принялся поочерёдно тыкать своим оружьем в очередную красную и злую морду — а потом в портрет кайзера. Как он при этом шипел и плевался — любой кошак бы обзавидовался.
Швабы в ответ тоже выпучили глаза и даже как-то в момент превратились в ровную шеренгу, вытянувшуюся во фрунт.
— Да япону мать твою итить! — Сокол аж руки опустил и исказился в лице. — Бармен! Сволочь ты после этого! Всю малину нам обосрал…
Я, к своему внутреннему удивлению, действиями бармена тоже был недоволен и внёс гениальное в своей оригинальности предложение:
— Зато ты можешь подраться с ним.
Иван только фыркнул:
— Солдат ребёнка не обидит.
Огромный бармен, услышав такое от отощавшего Сокола, по-моему, обалдел от наглости этого заявления.
Главный шваб тем временем обратился ко всем нам скопом:
— Господа, мы должны извиниться. Мы не поняли, что вы сопровождаете персону, желающую остаться инкогнито. Прошу… — что он там хотел попросить, осталось невыясненным, поскольку сей господин совершил ошибку, тронув за локоть Сокола, пренебрежительно развернувшегося к вражескому строю спиной.
Глуховато хлопнуло, и шваба откинуло защитным контуром, впечатав в строй своих сотоварищей.
— Инкогнита! — проворчал Сокол, усаживаясь на барный стул. — Гуляй иди, пехота…
Эта сцена породила второй виток скандала. Логики в нём не было уж вовсе никакой. Я слушал ругань на нескольких языках, понимая хорошо если через слово. Эти швабы оказались почти выпустившимися курсантами местной среднетехнической шагоходной школы, и драли глотки, что они чуть не лучшие из всех выпусков за десять лет.
— Не знаю, кто и зачем вам так соврал, — куражился Сокол, — но против боевых офицеров вы со своими «пятёрками» — всё равно что плотник супротив столяра!
Курсанты обижались и требовали сатисфакции. Серго ржал. Петя отпускал непонятные мне шуточки по-немецки, от которых заходился уже Хаген.
— Да вы врёте всё! — писклявым петушиным воплем разразился один из курсантов. — Кто вам доверит шагоходы? Посмотрите на себя, команда инвалидов!
Тут Сокол резко перестал ржать и цапнул писклявого за грудки:
— Ах, инвалиды тебе не нравятся⁈
Всё снова смешалось и завертелось. Случилась всё же потасовка, пусть и не такая масштабная. Потом растаскивание участников и ещё пущий ор. А в итоге мы почему-то попёрли куда-то в составе огромной толпы — всех практически, кто в «Трёх кружках и топоре» на тот момент сидел. Во всяком случае, в голове всплыла смутная картинка, как бармен цепляет на входную дверь огромный амбарный замок.
— И куда мы идём? — спросил я Фридриха, который почему-то оказался рядом, поддерживая меня под руку.