До свидания, моя маленькая Шурочка, крепко тебя целую. Целую мою маленькую племянницу Ларочку. Целую бабушку, пусть не отчаивается, еще увидимся…»
Кравченко надежно спрятал письмо, запомнил на память харьковский адрес сестры Лукина.
В конце ноября 1943 года в Вустрау приехал Малышкин. На нем был новый генеральский костюм Русской освободительной армии.
— Ну, чего ты приехал ко мне? — смерив презрительным взглядом «генерала», спросил Лукин. — Тоже агитировать?
— Задание, конечно, такое имею, — признался Maлышкпн. — Но вижу по вашим глазам — толку не будет.
— Не будет, можешь убираться.
— Не гоните, Михаил Федорович, дайте хоть душу отвести. Я уже забыл, когда с нормальным, честным человеком разговаривал.
— А кто тебя тянул в эту сволочную компанию?
— Еще как тянули…
— Брось, Малышкин. Все от тебя зависело. Ты же знаешь, что и мне предлагали. Власов ко мне приезжал, я не пошел, а зачем ты в эту грязь влез?
— Обида, Михаил Федорович. Вы же знаете, что я сидел.
— Так выпустили же. Многие, кто раньше несправедливо сидел, теперь честно сражаются за Родину, в фашистами. И тебе доверили.
— А генерала не дали. Так и ходил в комбригах до самого плена.
— А немцы генерала дали, значит?
— Немцы дали…
— Ну что ж, носи немецкие погоны, если не брезгуешь, мелкая твоя душонка! Только долго ли ты их проносишь? А ведь я тебя к званию генерала представлял. Может быть, и приказ был подписан, когда ты поганую власовскую форму примерял.
Малышкин оторопел. Он впервые от Лукина услышал об этом.
— Не знал я этого, вот и жгла обида…
— Ты же был начальником штаба армии, мог стать начальником штаба фронта. Советская власть ценит грамотных и преданных людей. А ты продался, шкуру свою решил спасти. Обидели его… Можно обидеться на несправедливость, на отдельную личность, но как можно обидеться на Родину, на свой народ?! Как можно из-за личной обиды поднять руку на родной народ? Хотя бы о семье подумал.
— Семья, — вздохнул Малышкин. — Теперь, наверное, всех арестовали.
— Наверняка арестовали, — жестко сказал Лукин. — Ты же читал приказ двести семьдесят. Там ясно сказано, что семьи изменников Родины подлежат репрессиям. А ты изменник Родины, армию решил создать против Родины.
— А-а, — Малышкин махнул рукой. — Какая там армия! После того как вы, Понеделин, Карбышев, Снегов отказались командовать армией, мы решили привлечь на свою сторону отпрыска царской династии Романовых, бывшего великого князя Кирилла Владимировича.
— Того самого, которого еще до войны белая эмиграция короновала в российские императоры? — удивился Лукин.
— Его.
— Это что ж, немцы вас на это подтолкнули? — спросил Лукин.
— Наверное. Сам Власов вряд ли решился бы.
Малышкин рассказал, как происходил этот фарс.
Власовская делегация с большой помпой явилась в Париж, где в одном из отелей жил в то время великий князь Кирилл Владимирович. Все члены делегации щеголяли в новеньких мундирах. На рукавах трехцветные нашивки цветов царского русского флага и буквы «РОА». Перед отелем, в котором проживал «самодержец всея Руси», выстроился почетный караул. К князю отправились представители с просьбой дать аудиенцию командованию Русской освободительной армии. Но великий князь, узнав, зачем пожаловала к нему власовская делегация, выслал на улицу к ней своего камердинера, который передал «собственные его величества слова» о том, что с изменниками России никаких дел он иметь не желает…
Выслушав все это, генерал Лукин впервые за все время плена громко, от души рассмеялся:
— Ну и рассмешил ты меня, Малышкин! Плохи же ваши дела, если даже царский отпрыск, которого вышвырнули из России, не желает с вами разговаривать!
— Вот я и приехал к вам душу отвести.
— Ничем тебе помочь не могу.
— Эх, Михаил Федорович! — горько вздохнул Малышкин. — Завидую я вам, хоть и ноги у вас нет и искалечен весь… Ничем себя не скомпрометировали. Посоветуйте, что же мне теперь делать?