Берлин - Прага
В эту апрельскую ночь, как и всегда, я проснулся ровно за одну минуту до зуммера полевого телефона, коробка которого стояла у изголовья кровати. Тоже, видимо, профессиональное качество военного человека - просыпаться за несколько секунд до часа, назначенного на подъем.
Вчерашний день был похож на сотни таких же, давно ставших привычными, фронтовых дней. Доклад оперативного, разговор со штабом дивизии, совещание руководящего состава полка, задачи на день, организация вылетов, их разбор, определение боевых расчетов групп, вылетающих завтра, подготовка летчиков, ведущих групп к выполнению предстоящих заданий, уточнение задач у командира дивизии.
Да, вчерашний день ничем не отличался от предыдущих и в то же время был не совсем обычным. И разница эта - прежде всего в настроении людей. Конечно, никто, в том числе и я, не знал сроков наступления. "Когда?" - этот вопрос задавал себе каждый из нас. Ответить на него еще три-четыре дня назад было невозможно. Но последние события говорили о том, что скоро, очень скоро. Во-первых, мы перелетели на аэродром, расположенный в восьми километрах от реки Нейсе, на противоположном берегу которой укрепился противник. Во-вторых, полеты мелкими группами для знакомства с линией фронта, характерными ориентирами. В-третьих, что самое главное, митинг, проведенный политотделом дивизии, выступление на нем генерала Баранчука. И, наконец, задание, полученное на сегодня: выделить группы не менее десяти - двенадцати истребителей для сопровождения штурмовиков. Значит, вылеты будут массированные, а так мы обычно летаем во время наступления.
Уже к вечеру комдив вызвал к телефону, поговорил о погоде на завтра, поинтересовался настроением людей и довольно-таки будничным голосом предупредил, что на завтра готовность полка к вылету в три тридцать. Уже совсем поздно поступил приказ: в четыре утра объяснить личному составу задачи на наступление - а днем о сроках наступления никто не знал.
Никто не знал, но все чувствовали: скоро! Во второй половине дня заместитель по политической части майор Кузьмичев попросил разрешения провести в эскадрильях партийные собрания. Я удивился:
- Иван Федорович, два дня назад проводили. Есть ли необходимость?
Оказалось, что есть. В партийные организации поступило довольно много заявлений о приеме в партию. Откладывать такое дело было бы неправильным. Я уже давно обратил внимание, что приток заявлений о приеме в партию возрастал именно вот в такие знаменательные дни. В начале войны он увеличивался во время ожесточенных боев с наступающим противником, поздней - перед наступлением и в его ходе, когда от людей требовался огромный труд, самоотверженность, мужество. В спокойные дни, во время затишья, солдаты и офицеры словно стеснялись сделать этот большой определяющий шаг. Да, сила партийного влияния всегда велика, но во сто крат она возрастает в трудные и ответственные моменты.
В этот день кандидатами в члены партии стали несколько молодых летчиков, солдат-механиков, офицеров-техников. Мы с Кузьмичевым поздравили каждого и пожелали им достойно выполнить воинский и партийный долг в предстоящих боях.
О том, что люди предчувствуют события, говорил и маленький, на первый взгляд, незаметный факт. Когда я поздно вечером уходил из штаба, один из писарей все еще ставил штампы на конверты наших писем на родину, лежащих большой пухлой пачкой.
Отправил и я письмо Шуре - всего несколько строчек. На большое времени не было. Сообщил, что жив-здоров, что, судя по всему, войне скоро конец и настанет день долгожданной встречи...
Раздался зуммер. Оперативный дежурный поздоровался, доложил, что все нормально. Пока я разговаривал по телефону, Кузьмичев, спавший на соседней кровати, уже встал. С его помощью я зашнуровал корсет, приведенный в порядок врачом, и, как всегда, тепло подумал о старом сапожнике из Тбилиси.
В два часа десять минут ночи мы с Кузьмичевым уже шли к командному пункту. Немного рановато, до общего подъема еще около двух часов, но настроение, которое уже вчера владело всеми, заставило нас сегодня подняться раньше.
На улице глухая темнота. Только на западе, там, где протекала река, небо то и дело освещалось сигнальными ракетами. Было тихо.
- Что же, Иван Федорович, пожалуй, это будет "последний и решительный бой", - сказал я, вспомнив слова Кузьмичева о том, что "вдруг это еще не конец, вдруг война продлится еще долго".
В темноте чувствую, как он улыбается:
- Да, сейчас и я в этом уверен. Как вот только погода, - без связи с предыдущими словами перешел он к нашей главной заботе, - а то нам частенько не везет. Люди наступают, а нас непогода к земле прижимает.
Он прав. Сейчас в темноте трудно определить нижний край облачности, но то, что она есть, и плотная, ощущается. Синоптик хорошего не обещает. Говорит, что северней метеоусловия еще хуже. У нас облачность десять баллов, по без осадков.
Звоню в дивизию. Оперативный дежурный говорит, что все остается без изменения. Задачу несколько позднее уточнит сам генерал Баранчук.
С начальником штаба, инженером полка, руководителями служб, которые тоже сегодня поднялись рано, уточняем последние детали. Кажется, предусмотрено все: от выноса знамени на аэродром до ускоренной подготовки самолетов к очередным вылетам.
А вот и звонок командира дивизии. Баранчук опять-таки будничным, на удивление спокойным голосом интересуется делами, отдает распоряжения:
- В дополнение ко вчерашнему: твои идут с Девятьяровым. Он летит на бреющем, ставит дымы. Прикрыть его и внизу хорошо, а главное, чтобы сверху ни один фашист не проскочил. От ударной группы четверку выдвинь чуть вперед. Задание выполнят, сразу домой - и в готовность к следующей работе. Там по плану. Еще раз обрати, Василий Михайлович, внимание на точность прохода туда и обратно... Ну, поздравляю...
Теперь понятно, в чем дело. Штурмовики будут ставить дымовую завесу. А последнее напоминание, хотя мы это условие хорошо, помним, тоже не лишнее. Я представляю, сколько самолетов всех типов будет сегодня в воздухе.
В летной столовой после завтрака еще раз уточняю условия и особенности вылета. Во время подлета штурмовиков к нашему аэродрому мы должны быть уже в воздухе - до линия фронта, реки Нейсе, всего несколько минут.
Летчики - ветераны и молодежь - сидят притихшие. Сколько бы ни было на твоем счету воздушных боев, боевых вылетов, перед каждым новым по-прежнему волнуешься. Тем более, перед такими вылетами, которые - ты уже уверен последние, решающие...
Несмотря на озабоченность, все ли, действительно, ты сделал, все ли предусмотрел, все ли готово, ощущение необычайности сегодняшнего дня не покидает ни на минуту... И вот у стартового командного пункта в начале взлетной полосы останавливаются знаменосцы. Чуть колышутся от легкого утреннего ветерка полотнища полковых знамен: боевого и гвардейского. Думать о чем-то постороннем, мне кажется, даже об очень важных делах в такие секунды просто невозможно. Только чувство огромной всеобъемлющей гордости, непередаваемое ощущение неразрывности, единства с великим делом, беспредельной преданности этому делу...
Летчики в кабинах самолетов. Заряжены ракетницы. С минуты на минуту я прикажу подать сигнал "В воздух". И вот наступает время "Ч" - время долгожданного и последнего наступления. Одновременно с гулом запускаемых моторов земля буквально содрогается от грохота. Впереди аэродрома, слева, справа, сзади грохочет канонада. Бьют все виды артиллерии: гаубицы, тяжелые орудия. Утреннее небо прорезают трассы реактивных снарядов гвардейских минометов - "катюш".
И даже отсюда, с расстояния восьми километров от линии обороны противника, видно, как там, на левом берегу Нейсе, поднимаются вверх столбы пыли и дыма. Под грохот артиллерийской канонады мне кажется, что истребители взлетают беззвучно. Одна за другой уходят в воздух группы Меншутина, Корниенко, Усова, Шутта. Чуть в стороне от аэродрома проходят над самой землей штурмовики. Выше плывут бомбардировщики.
Как ни хотелось мне сесть в кабину самолета, приказ есть приказ: командирам полков первым вылетом руководить с земли. Но во втором-то уж я поднимусь в воздух.