«Какая же она красавица!» — думает Лусто. Сидя на берегу Дордони, он любуется рекой, вдоль которой уже много тысяч лет назад жили люди. Проходили века, и на ее крутых берегах, как вехи, возникали могучие замки, возведенные на вершинах скал. И теперь все так же, прежде чем разлиться по равнине, которая приводит ее к горным потокам Жиронды, Дордонь течет по долинам, среди дубовых лесов. Ее украсили еще несколько плотин, пересекли мосты, вдоль нее побежали дороги, и в ее воды смотрятся теперь деревни и города, выросшие на прибрежных холмах или там, где в реку впадают притоки.
Внизу, под ногами Лусто, следуя за изгибом реки, тянется песчаный пляж с редкими кустами калины. Другой, холмистый берег, до самого горизонта зарос лесом. Предки Лусто воспевали Дордонь на своем местном наречии; вся его собственная жизнь тоже связана с этой рекой. Родители Лусто были слугами в огромной усадьбе, принадлежащей теперь Борденавам. Совсем малышом он приходил на берег Дордони пасти стадо; здесь резвился на лугу или глядел в воду, выслеживая крупную рыбу, скрывающуюся в глубине. Позднее Дордонь связана в его памяти с полевыми работами; ему вспоминается и купание после сенокоса, и отдых в тени деревьев перед началом жатвы, и завтрак у реки среди виноградных лоз во время сбора винограда — с каким аппетитом съедался ломоть хлеба и крупные черные виноградины!… С Дордонью связаны и его первые увлечения, любовь… Девушки, которых он целовал на берегу реки, возвращаясь с вечеринок в дни деревенских праздников, цветы, сорванные на память, обещания, клятвы, мечты о будущем… Его жена Луизетта, лежавшая летней ночью на мягкой, душистой траве, ее лицо, озаренное лунным светом… От Дордони неотделим и его дом, который ему удалось приобрести после двадцати лет тяжелого труда, и маленький клочок земли, столько раз орошенный его потом, и долгие воскресные прогулки с ружьем за плечами — взглянуть, не созрел ли виноград, а в глубине души с вечной надеждой «поднять» зайца… Дордонь, Дордонь, о мой родной край! Нет, никогда врагу не владеть тобой!…
Но Лусто пришел сюда не затем, чтобы расчувствоваться, отдаваясь воспоминаниям. В ответ на его свист в лодке, отчалившей с того берега, поднимается высокая фигура Кулондра. Лусто возвращается к действительности: сегодня вечером будет собрание у Распиньяка. День оказался заполнен до отказа. Утром — Мюссидан, свидание с Марсо, Палиссак; днем — встречи то с тем, то с другим: приходят крестьяне, желающие «покончить со всем этим»; рабочие, требующие оружия, мельник, нуждающийся в зерне, учитель Бертон. Этот Бертон, как ни в чем не бывало, проводит время за рыбной ловлей недалеко от мельницы. И еще называет себя социалистом…
Оказывается, Марсель Кулондр, чтобы протянуть время, поднялся вначале вверх по течению.
— Выжидал, пока стемнеет, — поясняет он. — Теперь нужно быть осторожным… Сегодня утром вернулся старый Борденав, и сынок его, наверно, тоже где-нибудь бродит неподалеку.
— Значит, старика отпустили?
— Как видно.
— Кто же это сделал? Неужели коммунисты?
— Нет, немцы. Они освободили всех коллаборационистов, отправленных в лагерь в Сен-Сиприене.
— Эх, надо было вовремя с ними разделаться!
— То же самое говорит и хозяин, но коммунисты не захотели взять на себя ответственность расстрелять их всех.
— В конце концов, возможно, они и правы, — говорит Лусто. — Мы не можем поступать, как немцы, и расстреливать заложников… Но все-таки этот Борденав может еще наделать нам пакостей.
— Господин Распиньяк говорит, что после того, что произошло, Борденав будет вести себя смирно. Возможно, старик не такой уж плохой человек.
— Нет у меня к нему доверия. Ведь когда-то я был его арендатором… Послушай-ка, мне надо бы заскочить к семье Беро.
— С Роже что-нибудь стряслось?
— Нет, просто я его вчера видел. Нужно передать письмо его жене. Он был в Мюссидане и взял в плен немца.
— Вот черт, ну и парень! Ты мне расскажешь подробно дома, за ужином.
— Думаешь, успеем перекусить чего-нибудь?
— Еще хватит времени и на шабро[16]. Ведь к хозяину должен проводить тебя я. Завтра, если хочешь, могу сходить вместо тебя к Беро…
Войдя в сторожку лесника, Лусто на минуту растерялся. За столом, между Сирано и Чарли, сидел какой-то неизвестный.
— А вот и наш майор! — говорит Распиньяк, поднимаясь первым навстречу Лусто.
16
В Гаскони существует обычай пить вино из неостывшей еще тарелки, в которой только что ели суп. Стакан крепкого вина, вылитый в горячую тарелку, называют шабро. — Прим. авт.