Довольно долго я просидел без движения, а потом, чтобы хоть как-то прийти в себя, начал перебирать вещи, прикидывая, что взять с собой в Москву.
Открыв чемодан, я практически сразу наткнулся на шкатулку, которую отдала мне мама и о которой я успел подзабыть. На автомате, действуя, можно сказать, бездумно, я зачем-то её открыл и реально офигел.
В шкатулке лежало не сказать, что много драгоценностей, но их качество и размеры камней, которыми были украшены эти изделия, поневоле заставили задуматься, кем на самом деле была моя мама. Просто колье, браслет, серьги и кольцо, которые я обнаружил в шкатулке, по определению не могли принадлежать простому человеку. Я даже в принципе не способен был представить, сколько может стоить этот, без сомнения, комплект драгоценностей. Мама акцентировала внимание на том, что это семейные реликвии, так что, конечно, не было ничего странного в том, что у меня появилась уйма вопросов, и главные были такие: кем на самом деле была моя мама и чего мне ждать от её гипотетических родственников. К бабке не ходи, а тут скрыта какая-то большая тайна, от которой не знаешь чего ждать. А ещё совсем не понятно, что с этими драгоценностями делать.
Таскать их за собой — плохая идея, да и в банк на хранение не отдашь, так что нужно придумать, где бы их спрятать до времени. Я отложил пока эту заботу, зарыв шкатулку среди вещей, которые останутся в квартире, отметив себе, что проблему хранения надо решить как можно быстрее. Может, если доживу, в будущем они мне ещё пригодятся.
Так вот, потихоньку, пребывая в размышлениях, я незаметно для себя я и собрался. А как закончил, сразу же направился на выход, решив прежде чем уехать, озадачить подчиненных по полной программе. Нефиг им расслабляться, пока меня не будет.
Первым делом заехал у Аарону Моисеевичу и уведомил, что пока по интенданту у нас пауза, как вернусь из Москвы, так и продолжим. Пока только наблюдение, а дальше — больше.
После этого поехал в лагерь и довольно долго беседовал с топтунами, как я их невольно прозвал про себя.
Им я велел перебираться в Минск, по сути, отправив их с задачей пойти туда, не знаю куда, и найти то, не знаю что. Шутка, конечно, но такая, не особо весёлая.
Я попросил ребят присмотреться к командирам реммастерских или, может, директорам заводов с подходящим для ремонта бронетехники оборудованием. Желательно нарыть на них серьезные компрометирующие сведения, чтобы в перспективе можно было прихватить их за жабры и заставить поработать на благо нашего подразделения.
После этого я устроил что-то вроде короткого совещания с командирами, накидав им задач, требующих решения, на время моего отсутствия. И только закончив с этим, со спокойной душой направился к зданию УНКВД.
Кое-каких документов от начальника управления для брата набралось на приличного размера саквояж, который при мне запечатали и передали под роспись.
Собственно, задерживаться здесь я не стал и отправился на аэродром, где и планировал ждать вылета, тем более что там меня ждало койко-место, на котором я смог бы отдохнуть.
Москва в этот раз встретила, хотя было ещё утро, солнцем и удушающей жарой.
Вроде бы температура почти как белорусская, но почему-то в городе жара переносится в разы тяжелее, чем на природе. Не знаю, почему так, но вот есть такое ощущение.
В этот раз меня здесь никто не встречал, поэтому до города пришлось добираться на попутке. При этом сразу домой я не поехал, вместо этого устроился в первой же попавшейся гостинице, благо нашлось место для командировочного. После чего, предварительно позвонив, я отправился на службу к брату. Повезло, что удалось застать его на месте. Просто оставлять саквояж с документами в гостиничном номере я не рискнул, а идти на похороны с саквояжем в руках — не очень хорошая идея.
Документы приняли без проблем, и мы уже вместе с братом отправились домой. Он, хоть с лица у него не сходило хмурое выражение, явно обрадовался моему появлению, да и словами это подтвердил. Обнимая меня при встрече, он произнес:
— Спасибо, что приехал.
На это я только плечами пожал, как бы обозначая, что я в принципе не мог поступить иначе.
Похороны были для этого времени пышными и многолюдными. Я даже не предполагал, что соберётся столько народа. Но отметил я все это краем сознания, потому что находился в непонятном состоянии и мало что замечал вокруг себя. У меня непроизвольно лились слезы, которых я совсем не стеснялся и не прятал, а сознание у меня как бы забилось в раковину и пряталось там от всего мира, переживая потерю по-настоящему близкого человека.