Не знаю, как отреагировали на эту нашу семейную новость мои братья, к тому времени уже фронтовики. Я же, получив письмо сестрёнки о том, будто отец публично заявил, что мы все для него, якобы, больше не семья, до глубины души оскорбился его предательством, как посчитал тогда. Сгоряча ответил письмом, в котором были, помню, такие слова: «Если у тебя больше пет пас, детей, то у мепя больше пет такого отца». А он, совершив это, как мне показалось, предательское дело по отношению к своей семье, «спокойно» отправился в ссылку. Оказывается, отец мой и здесь был на высоте, приняв на себя проклятие родных ради их же благополучия. Его репрессирование, как мне не раз казалось, как-то сказывалось и на моей судьбе. Однако, пишу я об этом не потому, что нынче стало «модным» хоть чуточку быть причастным к репрессированным, к «врагам народа», а потому что не всё было так беспросветно тогда, как стремятся то непростое время размалевывать черными красками современные толкователи нашей истории.
Мама моя, Мария Даниловна, была моложе отца на целых 20 лет и происходила из семьи простого рабочего, же-лезнодорожника-путейца. Её отец, мой дед, Данила Леонтьевич Карелин, работавший в то время под началом моего отца, был широкой кости, крепкий сибиряк, как тогда говорили: истинно русский «чалдон», заядлый охотник, рыболов и страстный пчеловод. Моя бабушка по материнской линии Екатерина Ивановна происходила из Хакасии. Дед рассказывал, что он выкрал ее девицей из соседнего хакасского селения. Оба родителя мамы были неграмотны. Правда, бабушка Катя умела удивительно сноровисто и чуть ли не на ощупь считать деньги дедовской зарплаты.
Маму мою, вообще не знавшую грамоты, но откуда-то помнящую несметное количество метких народных пословиц и поговорок, учил грамоте я, когда уже сам стал учеником первого класса, хотя бегло и уверенно читал давно, лет с четырехпяти. По моему упорному настоянию она стала посещать открытый при школе кружок «ликбеза», «ликвидации безграмотности», широко тогда распространённых по всей стране и имеющих большое значение в деле быстрого повышения грамотности основной массы рабоче-крестьянского населения. А я с удовольствием и гордостью «курировал» ликвидацию её безграмотности и сравнительно заметных её успехов.
Мама довольно быстро освоила азы грамоты, стала не бойко, но уверенно читать и, правда с трудом, писать. На большее у нее не было ни времени, ни терпения. Однако этой грамотности ей хватило, чтобы с началом войны, когда мужское население «подчистила» мобилизация, освоить должность оператора автоматизированного блокпоста на станции, где мы жили. Там она проработала ещё не один год после окончания войны, заслужив правительственные медали «За трудовое отличие», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и высшую профессиональную награду – знак «Почетный железнодорожник».
Семья наша не относилась к разряду богатых. Тогда социальное неравенство не было так заметно, как сейчас, и вообще, ни о каких выдающихся богачах даже анекдотов не сочиняли, просто тогда и не могло быть таких долларовых миллиардеров, как ныне Абрамовичи, Прохоровы, Дерипаски и иже с ними. Но самый тяжелый голодный 1933 год мы пережили без трагических потерь. Знали мы, что во всей стране разразилась эта беда.
Не было у нас тогда радио, но пассажиры поездов, проходящих через нашу станцию Кимкан, достовернее всяких СМИ сообщали о том, как живут другие области и республики. И, к слову сказать, тогда и разговоров не было о каком-то особом голоде на Украине, откуда, пусть не в массовом порядке, но целые семьи, в том числе и еврейские, переезжали «осваивать» дальневосточные земли.
Между прочим, в 1934 году там была образована и Еврейская автономная область – ЕАО.
В основном нас в эти голодные 30-е годы спасала от голода тайга. Отец, тоже умелый охотник, снабжал семью дичью. Помню, в особенно трудную зиму почти каждый выходной он уходил в тайгу с ружьем и приносил то одного-двух зайцев, то нескольких белок или глухарей, и мясом дичи мы были, в общем, обеспечены. Должен сказать: беличье мясо нам тогда очень нравилось. Ещё я помню, как у нас по квартире были расставлены многочисленные рогульки с натянутыми на них шкурками пушных зверей. Это отец умело выделывал, а затем сдавал в лавки «Заготпушнины» эти беличьи и заячьи шкурки, получая взамен весьма дефицитные тогда муку и сахар.
Кроме того, с осени он брал небольшой отпуск и уходил в ту же тайгу на заготовки кедровых орехов, приносил их домой мешками. Приспособился собственноручно изготовленным прессом давить из их зерен отличное «постное» кедровое масло, которое ныне считается особо целебным. Молоко от собственной коровы или продукты из него нередко уходили на продажу, или «бартер», как сегодня модно говорить. Остававшийся жмых от кедровых орехов мама использовала для изготовления «кедрового молока» и добавок в хлеб, который пекла лепёшками из очень небольшого количества муки, перемешанной с имевшимся тогда в свободной продаже ячменным и желудёвым «кофе» да овсяным толокном (булочки из этого теста не получались). Совсем недавно я узнал, что это толокно, которое нынче в продаже найти непросто, содержит около 20 % белков, в его состав также входят пищевые волокна, лигнин, антиоксиданты, витамины группы В, аминокислоты. Этот продукт препятствует закупорке артерий, улучшает сон, снимает стрессы, положительно влияет на состояние нервной системы, имеет эффективные противоопухолевые свойства, полезен для эндокринной системы. В одной его чайной ложке содержится пятая часть дневной нормы белков и много полезнейшей клетчатки. Вот эти совершенно чёрные от кофе, особого вкуса лепёшки как-то заменяли нам настоящий хлеб и хоть на время насыщали наши детские желудки. Когда я к 13–14 годам вытянулся и ростом перегнал своих старших братьев, у меня возник вопрос: почему я, младший из братьев в семье, стал длиннее их обоих, и среднего, Виктора, и старшего, Ивана? Сестрёнка Тоня, самая младшая в семье, оказалась тоже не самой маленькой по росту из поселковых девчонок!