Конечно, я об этих терзаниях официантке никогда не скажу, я вообще побаиваюсь официанток. И продавщиц обувных магазинов. Когда я прихожу в обувной магазин, я начинаю заискивающе улыбаться еще с порога. Чувствую, что улыбка никчемная, понимаю, что товарищу с такой подобострастной гримасой даже продавать ничего путного не захочется, а поделать ничего с собою не могу. У меня в общении с ними все время такое ощущение, будто я, бездельник, отрываю от работы занятого человека и это мне так просто с рук не сойдет.
Между прочим, я прекрасно помню, когда в последний раз испугался. Дело было летом, в субботу, и жара стояла, всем нам памятная. Зашел я в пивной бар. Ну, конечно, не сразу так прямо взял и зашел, так и зимою не бывает. Постоял, как водится, полчасика перед дверью, потом столько же в тамбуре, потом между столиками, а потом уж, понятно, и местечко освободилось. У окна.
А рядом гражданин один сел, с виду солидный. С портфелем. Сидим мы с ним десять минут, пятнадцать, полчаса уже сидим, а пива нам не несут. Все мимо да мимо. Мы уж ей: «Девушка!.. Голубушка!.. Товарищ официантка!..» А духотища такая, что хоть на улицу беги, да ведь столько выстояли — обидно.
Потеем. И вдруг с соседом будто тепловой удар: вскочил и кричит: «Требую жалобную книгу!» Он, наверное, думал, что они испугаются и принесут пива. Есть такой метод. Только пива ему не дали, но девушка все же подошла. Очень миловидная и очень сердитая. И говорит:
— Вы почему, гражданин, буяните? Напились?
— Как же я мог напиться, когда пива не несут? Потому и требую жалобную книгу.
— Пожалуйста, — говорит девушка, — будет вам жалобная книга. Только у нас такой порядок, что сначала нужно адрес свой указать.
— Укажу!
— И место работы!
— И место работы!
— А мы вам на работу сообщим, что вы в бар пришли пьяным и буянили.
Тут, я вижу, у соседа настроение к книге совсем пропало. Пот по лицу катит, а лицо плаксивое.
— За что? — говорит. — Я больше не буду.
— Нет уж! — говорит сердитая девушка. — Теперь я вас простить не могу. Из принципа.
Гляжу, соседу совсем худо. Я и вступился. Сказал, что готов лично подтвердить: не пил, мол, товарищ, даже пива. А девушка на меня посмотрела пристально и говорит:
— А вы-то сами где работаете? Куда на вас писать от имени администрации, как на собутыльника?
Три месяца с тех пор минуло, а вот рассказываю, до сих пор в жар бросает. В самом деле, ну чем я докажу, что вел себя вполне прилично, пива попить не успел и даже жалобную книгу не требовал?
...А на экране между тем драма. Этот юноша, который любил королеву, проведал, что она, оказывается, из Шантэклера, и теперь горюет. Скоро топиться пойдет. Дескать, певица ему не пара. Такое у него превратное представление о человеческом равноправии... Кандидат химических наук не выдержал, слез с колен сына-майора и ушел...
А я между тем думаю о равноправии. Это ж каким надо быть остолопом, чтобы топиться из-за того, что твоя любимая работает в системе общественного питания или, скажем, розничной торговли! Я даже мысленно не могу представить себе подобного у нас, да еще теперь, когда бурно растущая сфера услуг и торговля стали воистину молодежными отраслями народного хозяйства. Вспоминаю, сколько славных парней толпится вечером по соседству, у галантерейного магазина, ожидая после работы подруг. Нет уж, голубчик из Шантэклера, бреди в одиночку своей последней тропой к волнам, нашим ребятам с тобою не по пути!
Впрочем, вряд ли есть резон слишком азартно доказывать, что социальное положение нашей певицы, официантки или продавщицы телевизоров отнюдь не является препятствием к счастливой любви. Тут все предельно ясно, сто четыре страницы про любовь уже написаны, и я вижу свою задачу только в том, чтобы заполнить страницу сто пятую.
Эта страница тоже про любовь, но особого рода. Эта страница про любовь к своей профессии и любовь к людям. Или, точнее, о том профессионализме, высот которого трудно достичь без любви к людям.
Недавно мне довелось присутствовать на дружеской встрече с коллективом одного универмага. Прекрасные юноши и девушки, красивые, воспитанные и приветливые. Но одна из них сказала:
— Я лично ничего не имею против улыбок, которых от нас требуют. Но надо учесть, что сейчас, при самообслуживании, улыбаться стало труднее. Смотреть надо в оба. И вообще, если уж улыбаться, то друг другу, на основе взаимности.
Да, что может быть лучше взаимности! Покупатель и продавец, будьте взаимно вежливы! Четыре улыбки заменяют стакан пастеризованного молока!
Все так. Но если обоюдная любезность желанна, то обоюдные жалобы как-то идут вразрез с идеальными представлениями о сервисе. И вряд ли дело улучшится, если наряду с обычными жалобными книгами в ателье и буфетах будут заведены жалобные книги на клиентов. Ибо, когда я улыбаюсь продавщице, — это вежливость, любезность, приветливость, а когда она улыбается мне — это тоже вежливость, тоже любезность, тоже приветливость, но плюс служебный долг.
Радушная улыбка... Угодливая осклабленность... Усмешка превосходства... Презрительная ухмылка... Официальная улыбка... Вряд ли редакция позволит мне изводить дефицитную бумагу на изображение мимической гаммы лица, губ и глаз, показывающей расположение и злобу, удовольствие и разочарование, приподнятость и равнодушие. Но может ли обычная девушка, вчерашняя школьница, не только не актриса, но, возможно, потерпевшая сокрушительную неудачу на приемных экзаменах во ВГИК, — под силу ли ей избрать из множества вариантов ту единственную улыбку, которая отражает привет и радушие? Не слишком ли многого требуем мы от простого, так сказать, смертного? Тем более что, будем откровенны, далеко не все покупатели и клиенты являют собою идеал собеседника, эталон душевной устойчивости.
Я видел, как изводил молодого симпатичного официанта некий занудливый старикашка.
— Уберите скатерть, она несвежая!
— Одну минутку, — с любезнейшей улыбкой отвечал официант, смахнув со стола белоснежную скатерть и мгновенно постелив другую, впрочем, такую же идеально накрахмаленную.
— А суп? Это разве суп? Это черт знает что! Надо было сразу предупредить, что у вас бульон мутный, как помои!
— Простите, но, по-моему, бульон прозрачный как стеклышко.
— Плевать я хотел на ваше стеклышко!
— Одну минутку, сейчас заменю.
Старичок подозрительно поковырялся в горчице, уронив изрядный ком ее на скатерть. При этом он не только не извинился, но даже запричитал визгливо:
— Горчицу не умеют заварить как следует, а еще ресторан называется! Безобразие! — И в гневе разбил бокал.
Ни слова упрека не вырвалось из растянутых любезной гримасой губ молодого официанта. И не успел я мысленно восхититься его потрясающим самообладанием, как на столе уже была новая скатерть, новая горчица, новый бокал и новый суп.
Уж не знаю, чем не угодила привередливому старцу прекрасно зажаренная рыба, которую он, ухватив сморщенными пальцами за хвост, чуть ли не тыкал в лицо невозмутимо приветливому парню. Я этого уже не слышал. Весь дрожа от возмущения, я направился к унижаемому и оскорбляемому работнику общепита, чтобы предложить свои услуги для усмирения клиента.
— Ни в коем случае! — испуганно остановил меня официант, — Это наш председатель квалификационной комиссии. Вот если бы не он, а вы разбили бокал, — тут он посмотрел на меня со странной мечтательностью, — я бы показал, как умею улыбаться...
Да, мне бы он, вероятно, улыбнулся не так. Но меня в данном случае заинтересовало другое. Я вдруг предельно четко осознал: большинство тех, молодых работников сферы обслуживания, которые порою облучают клиентов угрюмыми взглядами, прекрасно ведают, что такое хорошо и что такое плохо. Просто экзамен на квалификацию они сдают не каждый день, а раз в несколько лет, а потому далеко не в каждом клиенте видят председателя или, на худой конец, члена комиссии. Все остальные, так сказать, равноправны, они «такие же, как и мы», и улыбаться им можно разве что на основе взаимности. Иначе: «Что я им, холуй!»