со ступенькой лестница резная.
Этим летом в поле колосок
так легко касается лазури,
что смеётся утренний восток,
забывая огненные бури.
Сёла отдыхают на пару,
мальвой по штакетнику рисуя
бабочек весёлых, и в игру
просится пугливая косуля.
Этим летом жизни благодать
просто так даётся, без разбора.
Тишина не хочет умирать
даже в карбюраторе мотора.
И встаёт к утру Фаворский свет
на холме, где тетерев токует…
В монастырь проводят интернет –
скорость обещают, и какую!
Отрежу тени, метра три-четыре...
* * *
Отрежу тени, метра три-четыре,
с окраскою вечерней бересклета.
Её примерю – можно и пошире
сыскать душе на платье этим летом!
Душа заплачет, если на заплату
другую наложить и не заметить,
как лето зажигает в аппарате –
даосском фонаре – фитиль бессмертья.
Она молчит, увиденным разбита.
Горит сомнений лёгкая солома…
Возможно ли?.. Спроси у неофита,
кому изнанка фонаря знакома!
Уходили бойцы всенародного фронта искусства…
* * *
За границу земного, за строгий логический смысл
уходили бойцы всенародного фронта искусства.
Жеребята кричали — у мамок кончался кумыс,
а трава молодая была недоступна их чувству.
Уходили бойцы, им вдогонку врала простыня,
уверяя: «Я — парус... Я — пара морскому простору!»
В полутемных подвалах бокал поднимали, звеня,
за народное счастье и музыку сфер Пифагора.
Я бы тоже ушёл вместе с ними — от неба ключи
мне хотелось найти и заплакать от счастья, как дети,
да в спецчасти сказали: от голода строчка урчит,
и дворцы вдохновенья у пушек давно на примете.
За кудряшками облака — смех и живая возня...
«Как проник ты сюда, за решетку земного мышленья?»
И лимонная бабочка круп украшает коня,
и в полнеба сияние — радуга стихотворенья!
Гвозди
В глубину кедровых досок
проникают гости –
нюхают колючим носом
древесину гвозди!
Беззаботная орава
влезла и затихла.
Толстый – слева, тонкий – справа…
Тьма, неразбериха!
Отряхнув собачью шапку,
мужичок ледащий
стружки жёлтые в охапку
сгрёб и бросил в ящик.
И чахоточною грудью
выдохнул соседу:
– Хоронить назавтра будем,
приходи к обеду!»
Сон охотничьей собаки
Собака спит и видит хвост,
он – небоскрёб для блох!
Недостаёт слегка до звёзд,
но всё-таки – неплох.
Канат охотничьего дня
блестит в ночной росе.
Во сне он кружится, звеня,
как белка в колесе!
Вот зашуршали камыши,
до селезня – прыжок…
И страсть печёнку тормошит
ступнями рыжих ног.
Живой пернатый гардероб
мелькнул в зубах на миг,
и скатан туго небоскрёб,
как в доме – половик.
Парад дождей
Стою с утра как на параде.
Колонны юного дождя
проходят строем как солдаты,
чугунной поступью гудя.
Одна колонна боевая,
сменяя прежнюю, поёт:
«Нас не разденет, раздевая,
рука заржавленных болот!»
И травы в тёмном перелеске,
и в дальнем поле колоски
согнулись в юношеском блеске,
таская капли как мешки.
Парады небывалой силы
венчают долгий ход войны.
В чулане запертые вилы
скучают, в сено влюблены.
Бои повсюду этим летом
крушат и гонят сухостой,
и дружба видится поэту
ботвы с картошкой молодой.
Нарисуй, Хокусай, херувима российских распутий...
* * *
Разве знал Хокусай, что ему заминируют губы,
вычтут цену билета на спутник, летящий к луне,
и в провинции русской весёлая девушка Люба
обвинит его в магии, корни которой – в вине?
Люба – друг ФСБ, украшенье закрытого сайта.
Хокусай ей знаком с Костромы, по журнальной статье.
Он домашним вином разбавлял свои краски, и сальто
на картине волна совершала в святой простоте.