— Собираешься рискнуть? — усмехнувшись, спросил он.
— Непременно! С вечера ничего не буду есть, хорошенько прогуляюсь по свежему воздуху и — держись, любезный кондитер!
— Собачья чепуха! — пробормотал старший механик Короткевич. — Несусветные глупости!
И тромбон за переборкой грустно пропел:
— Не счесть алмазов в каменных пещерах...
Пирожные, пальто-клеш и тромбон. Алешу Гусева еще можно было извинить его крайней молодостью, но остальные? Только один Бобер Короткевич болел за свое дело, однако и тот дальше донок ничего не видел и был способен только брюзжать.
Неужели все бывшие офицеры флота раз навсегда перестали мыслить и больше ни на что, кроме глупостей, не годились?
Нет. Едва ли. Их просто нужно было расшевелить. Хотя бы силой заставить думать о чем-нибудь стоящем. В обязательном порядке устроить что-то вроде испытания их мозговых извилин и посмотреть, что из этого выйдет.
10
Политотдел флота, по-видимому, придерживался аналогичных взглядов, а потому испытание мозговых извилин командного состава произошло неожиданно быстро.
Не успел миноносец вернуться в гавань, как на нем появился бывший комиссар пятого дивизиона тральщиков, а ныне инструктор политотдела Лукьянов.
Он заглянул в командирскую каюту, застал Виталия Дмитриевича за пасьянсом «Наполеон» и, не сказав ни слова, прошел к Бахметьеву.
— Здорово, Егор! — обрадовался Бахметьев.
Сидевший у него в каюте Жорж Левидов поспешно встал, коротким кивком головы поклонился и вышел. Ему казалась совершенно непристойной фамильярность в обращении с каким-то комиссаром.
— Здорово, — ответил Лукьянов. Он, видимо, тоже был доволен, что встретился с бывшим своим начальником, но, как всегда, старался выглядеть хмурым. — Дело есть. Собери весь командный состав в кают-компании.
И когда командир корабля, комиссар и все судовые специалисты собрались вокруг кают-компанейского стола, Лукьянов без всяких предисловий сообщил, что политотдел предлагает каждому из них написать сочинение на тему «Причины возникновения войн и пути к их устранению».
Виталий Дмитриевич, по своему обыкновению, развел руками. Он очень охотно написал бы подобное сочинение, но увы, командование кораблем не оставляло ему свободного времени для литературного труда.
Бахметьев потемнел, но от комментариев воздержался. Только сказал:
— Я напишу.
Следующим выступил артиллерист Юдин. Он был не писателем, а военным специалистом. Он умел стрелять из пушек, и этого ему было вполне достаточно. Писать сочинения не собирался — так он и сказал.
— У меня донки, — начал старший механик Короткевич, но остановился. Служба была службой, и приказания следовало исполнять. Кроме того, эта тема имела самое непосредственное отношение и к нему и к его проклятым донкам. — Напишу. Только сперва кое-что подчитать придется.
— Философия меня интересует сравнительно мало, — протянул Жорж Левидов, — особенно трансцендентальная.[81]
— Дурак, — негромко, но достаточно внятно сказал Лукьянов.
Это было просто неслыханной дерзостью, и Жорж Левидов решил возмутиться. Встал, нахмурившись взглянул на Лукьянова, но, встретившись с ним взглядом, вдруг испугался и снова сел.
— Боюсь, что это будет свыше моих способностей.
— Возможно, — ответил Лукьянов и повернулся к розовощекому Алеше Гусеву. — Вы?
— Есть, есть! — ответил тот. — Непременнейшим образом напишу. Обожаю науку.
— Видал зверинец? — спросил Бахметьев, когда вместе с Лукьяновым они снова прошли в его каюту.
— Ты это брось, — не сразу ответил Лукьянов. — Сперва сам напиши, а там посмотрим.
Это был очень неприятный ответ, но вполне справедливый. Кто дал ему право судить таких же бывших офицеров, как и он сам?
Но, даже сознавая это, Бахметьев попрощался с Лукьяновым довольно холодно.
А потом вспомнил: ему не годилось так говорить, особенно, перед представителем политотдела. Ведь эти люди были его товарищами. Они окончили тот же самый старый Морской корпус.
Но, черт возьми, неужели корпус выпускал людей, неспособных даже думать? И, чтобы доказать, что это не так, он в ту же ночь сел за свое сочинение.
Тускло горело электричество, и за переборкой в машинном отсеке ритмически стучала какая-то помпа. От грелки парового отопления поднималось расслабляющее тепло, и мысли не связывались одна с другой, а слова не могли их выразить.
81
Трансцендентальный — философское понятие, означающее: изначально присущий рассудку и обусловливающий опыт, а не приобретенный в результате опыта.