Не мог уснуть, потому что за тонкой деревянной переборкой, отделявшей его каюту от командного кубрика, лязгал медный чайник, шлепали по столу костяшки излюбленной военно-морской игры — «козла»[75] и время от времени грохотал чей-то хриплый, казалось, совершенно беспричинный хохот.
Не мог уснуть от неладных, неотвязных, непереносимых мыслей, от которых дико болела голова и становилось еще холоднее.
— Плешь! — громко сказал кто-то за переборкой, и шлепнула очередная кость.[76]
— А этого не хочешь? — с нескрываемым злорадством пробормотал кто-то другой, и снова раздался шлепок по столу.
— Ах ты яблочко, — неожиданно запел чей-то высокий надтреснутый голос, — куды ты котишься?
— Ах, маменька, — поддержал глухой бас, — да замуж хочется.
Бахметьев стиснул зубы. Девушка, которой хотелось замуж, пела басом, Но это было в порядке вещей. У Стивенсона пираты распевали другую, тоже совершенно бессмысленную песню:
Сразу же за переборкой, точно в той стивенсоновской песне, звякнула о чайник кружка и кто-то скороговоркой произнес:
— Лей, лей, не жалей!
И от этого Бахметьеву стало еще хуже. Теперь он знал наверное: в чайнике был не чай, а другой, значительно более крепкий напиток. И так же наверное знал, что у него не хватит храбрости пойти в этом убедиться и в случае чего принять необходимые меры.
Впрочем, какие это меры он мог предпринять? Что он мог бы сделать с пьяной командой, если у него над трезвой не было власти? И вообще, кому он здесь нужен, на этом чертовом дивизионе?
Все было абсолютно бесцельным, и он неизвестно зачем с резкой головной болью замерзал на своей койке. И не существовало никакого выхода.
Разумеется, он ошибался. Прежде всего, в чайнике был самый обыкновенный чай и все пиратские ассоциации не имели решительно никакого основания. Конечно, «козел», затянувшийся далеко за полночь, представлял из себя нарушение правил судового распорядка, но не больше. И затянулся он только потому, что команде «Сторожевого» перед сном хотелось как следует согреться.
Что же касается выхода, то и здесь Бахметьев ошибался. Выход существовал.
3
Чаепитие и «козел» в соседнем кубрике уже давно закончились, но все-таки заснуть было невозможно: над самой головой ходил вахтенный, и тонкая палуба хрустела под его сапогами.
Бахметьев лежал на спине, потому что иначе лежать не мог. У него ноющей болью ломило бедра. Вероятно, от холода.
Ну, хорошо: мины вытралить нужно было. Это он понимал. Нужно было наново открыть и привести в порядок морские пути страны — то самое окно в Европу... Но дальше что делать флоту?.. И что делать самому?
Продолжать вот так служить на таких кораблях? Нет, спасибо. Это было ни к чему.
Уходить? Но куда?
Пять лет он учился на школьной скамье и еще четыре на мостике — все одному и тому же. И кроме своего дела, больше ничего не знал.
Идти снег с крыш сгребать, как шли офицеры после демобилизации, или кондуктором на трамвай? Тоже не слишком блестящая будущность.
Или как-нибудь попытаться устроиться на какую-нибудь службу? Нет, устраиваться он не умел и очень не любил наниматься.
Его товарищи, раньше чем идти в штаб за назначением, бегали по кораблям и подыскивали себе подходящее место, а он этого не мог. Он ни за кого не цеплялся. Ничего себе не выбирал и прямо шел, куда его назначат.
Вот так он и попал на «Дикую дивизию». В штабе морских сил получил предписание, взвалил на плечо мешок и пошел.
Когда-то, очень давно, на первый свой корабль он явился с превосходным чемоданом свиной кожи, но теперь нужно было уметь носить тяжести.
И кроме того, делать еще более трудные вещи.
Он сумел сохранить полное спокойствие, когда принимал дела дивизиона от своего товарища по выпуску Кости Патаниоти, а сделать это было совсем не просто.
Костя... самый смешной грек в истории человечества, самый горячий юноша в Морском корпусе. Теперь никакой горячности в нем не осталось и рядом с ним стоял караульный. Он был арестован.
Конечно, провоз контрабанды и торговля с финскими рыбаками — дело нестоящее. Более того — даже грязное. Но ведь сам Костя ни придумать его, ни выполнить физически не был способен.