– Как скажете, сэр.
У меня возникло такое чувство, будто сделал шаг вверх по лестнице, а ступеньки уже кончились. Я был полон, так сказать, воинственного задора, но воевать, получается, не с чем.
– Ну, тогда ладно, – сказал я.
– Да, сэр.
И он отправился складывать свое хозяйство, а я вновь обратился к «Типам этических категорий» и решил попробовать силы на главе «Идиопсихологическая этика».
Почти всю дорогу в поезде я ломал голову над тем, что могло случиться. Совершенно непонятно! «Уютное» вовсе не тот одинокий загородный дом из дамских романов, куда заманивают юных дев якобы для игры в баккара, а вместо этого обдирают с них догола все драгоценности и так далее. Когда я уезжал, там собралась теплая компания мирных граждан вроде меня. Да дядя никогда бы и не допустил у себя в доме ничего другого. Он довольно чопорный старый педант и любит, чтобы жизнь шла тихо. В то лето он как раз кончал писать не то свою родословную, не то еще что-то в том же духе и почти безвылазно сидел в библиотеке. Его примером наглядно подтверждается то мудрое житейское правило, что всегда лучше перебеситься смолоду. Я слышал, что в молодью годы дядя Уиллоуби был греховодник, каких мало. А теперь на него посмотреть -нипочем не скажешь.
Когда я вошел в дом, Оукшотт, дворецкий, сообщил мне, что Флоренс у себя в комнате – надзирает за тем, как горничная складывает вещи. Оказывается, вечером должен был состояться бал в одной усадьбе милях в двадцати по соседству и Флоренс в компании еще кое с кем из гостей отправляется туда с несколькими ночевками. Оукшотту она велела, по его словам, уведомить ее, как только я вернусь. По этому случаю я пока что забрался в курительную комнату и стал ждать. Вскоре она является. С одного взгляда мне стало ясно, что она вся в волнении, даже, может быть, в сердцах. Глаза на лбу, и вообще весь вид выражает крайнее раздражение.
– Дорогая, – говорю и готов уже, как заведено, заключить ее в объятия.
Но она увернулась с ловкостью боксера легкого веса.
– Оставьте.
– Что случилось?
– Все случилось! Берти, помните, вы перед отъездом просили, чтобы я постаралась завоевать расположение вашего дяди?
– Да.
Это я в том смысле, что, поскольку я в общем и целом пока еще нахожусь от него в некоторой материальной зависимости, не может быть и речи о том, чтобы жениться без его согласия. И хотя ожидать от дяди Уиллоуби возражений против Флоренс у меня не было причин: они с ее отцом еще в Оксфорде вместе учились, – однако в таком деле все-таки лучше не рисковать. Вот я и сказал, чтобы она постаралась обаять старика.
– Вы сказали, что он особенно обрадуется, если попросить, чтобы он почитал мне кусок из своей родословной.
– А он что, не обрадовался?
– Пришел в восторг. Он как раз вчера после обеда дописал последнюю фразу и весь вечер читал вслух, с начала и чуть не до самого конца. Возмутительное сочинение. Скандальное. Ужас какой-то!
– Но, черт подери, наше семейство не такое уж и плохое, мне кажется.
– Это вовсе не родословная. А всего лишь мемуары. И называются «Воспоминания долгой жизни».
Тут я начал понимать, в чем дело. Дядя Уиллоуби, как я уже говорил, вел в молодости жизнь довольно разгульную, так что, предавшись воспоминаниям, он вполне мог выволочь на свет Божий немало разных пикантных подробностей.
– Если хоть половина из того, что там написано, – правда, -продолжала Флоренс, – значит, юность вашего дяди была… ну просто нет слов. Вчера он только раскрыл рукопись и сразу же попал на скандальную историю про то, как в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году его и моего папочку вышвырнули из мюзик-холла!
– За что?
– Я решительно отказываюсь вам объяснить. И вправду, должно быть, что-то из рук вон. В 1887 году так просто из мюзик-холлов не вышвыривали.
– Ваш дядя черным по белому пишет, что мой папочка начал вечер с того, что выпил полторы кварты шампанского, – продолжала возмущаться Флоренс. -И таких историй в его сочинении множество. Там рассказывается один безобразный случай с лордом Эмсвортом…
– С лордом Эмсвортом? Тем самым, что сейчас гнездится в Бландинге?
Это один такой всем хорошо известный старый гриб, сама добродетель, с утра до ночи ковыряет цапкой у себя в саду.
– Именно. Вот почему сочинение вашего дяди – такая гадость. В нем рассказывается обо всех людях, которых хорошо знаешь, которые сегодня являются воплощением корректности. Выходит, что все они в Лондоне восьмидесятых годов имели такие манеры, каких не потерпели бы и в кубрике самого грязного китобойца. Ваш дядя помнит все постыдные поступки всех знакомых в двадцать лет. Например, он описывает один случай с сэром Стэнли Джервас-Джервасом в «Рошервил-Гарденс», с такими ужасными подробностями, оказывается, сэр Стэнли… нет, не могу вам этого пересказать.