Детей в семье Шестаковых пятеро. Старший — Никита, трое девчонок и Андрей. Школа в деревне начальная, а чтобы закончить семилетку, надо шагать шесть километров до соседнего села. В большинстве семей это считалось баловством — к чему они, семь классов? В школу до войны ходили с восьми лет, а в тринадцать годков уже начиналась работа по хозяйству, где физика да химия не нужны.
Бедновато жили колхозники. На трудодни по осени получала семья Шестаковых мешка четыре ржи, сколько-то гороха, овса, а о деньгах и речи не шло. Выкручивайтесь, как хотите. Выручало подсобное хозяйство, обширный картофельный огород, капуста, огурцы, помидоры.
Из семьи Шестаковых осилили семилетку Андрей да сестрёнка Маша. Старшие дети подросли, появилась возможность учиться младшим. В тридцать четвёртом году Андрей подал заявление в Саратовское танковое училище. Прошёл медкомиссию, комсомолец, из колхозной семьи — приняли сразу.
В тридцать шестом году отправили служить на Дальний Восток, где складывалась непростая обстановка. Лейтенант, красивая форма, жалко, не дали заехать в родную деревню, показаться родне.
В тридцать девятом году дивизию перебросили в Монголию, куда вторглись японские войска, захватившие к тому времени почти всю Маньчжурию. Ехали, как на праздник, не сомневаясь, что с ходу разобьют обнаглевших самураев. Политработники надрывались вовсю, расхваливая мощь Красной армии, её танковые войска и умение нанести крепкий удар.
Вспоминая позже три месяца боёв на Халхин-Голе, командир взвода старший лейтенант Шестаков понял, что не пройди он эту жестокую школу, вряд ли бы выжил в будущей большой войне.
Взвод Андрея Шестакова состоял из трёх лёгких машин. Два танка ВТ-5 и его командирский, более современный БТ-7. У японцев, в основном, были на вооружении лёгкие танки «Ха-Го». И хотя командиры, и особенно политработники, отзывались о них пренебрежительно, «япошки» не уступали в броневой защите нашим ВТ-5.
Слабее у «Ха-Го» были башенные пушки, но даже калибр 37 миллиметров пробивал броню наших лёгких танков за километр. БТ-7 был более современной машиной, с лобовой бронёй двадцать два миллиметра, двигателем втрое мощнее, чем у «японца», и рациональным наклоном брони, особенно в полукруглой башне.
Но говорить о лёгких победах в ходе боёв на реке Халхин-Гол не приходилось. Уже на четвёртый день взвод Шестакова потерял одну из машин, сгоревшую от попадания бронебойного снаряда. Похоронили в чужой песчаной земле останки двух товарищей.
Андрею и его экипажу пока везло. Снаряд врезался в усиленную башенную «подушку» и отрикошетил. Танк словно ударило огромной кувалдой. Сержанта-башнёра контузило, Шестакова сбросило с сиденья, но механик-водитель вывел танк из-под огня и укрыл машину в низине.
Постепенно приобретал опыт. Понял, как важно умело маневрировать, не подставлять врагу борт и заходить для решающего удара с фланга. Удачным выстрелом «сорокапятки» вложил снаряд в основание башни «Ха-Го», а затем добил машину, которая горела чадным дымным пламенем солярки.
Ротный объявил Шестакову благодарность. Пообещал за следующий подбитый танк награду.
— Можно япошек бить? — восклицал командир роты, которая уничтожила в бою два японских танка и раздавила миномётную батарею.
— Можно! — дружно согласились два других взводных.
Молодые лейтенанты словно забыли, что и рота потеряла две машины, погибли пятеро танкистов и почти два десятка пехотинцев из десанта.
Да, у японцев были слабее пушки, двигатели, лобовая броня. Но Андрей Шестаков не забыл, с каким ожесточением выскакивали из траншей вражеские солдаты, громко выкрикивая «Банзай!» своему императору, и бежали на пулемёты.
Сапёры и гранатомётчики до последнего поджидали приближения русских танков, а затем с десяти шагов швыряли мины, связки взрывчатки, бутылки с бензином.
— Им больше нечем воевать, — небрежно отмахивался ротный, а Шестаков тогда чудом увернулся от брезентовой сумки с брусками тротила.
Фугас рванул в пяти метрах, встряхнув тринадцатитонную машину. Сапёр бежал с бутылкой бензина. Шипела затравка из крупных серных спичек. Пехота отстала, и надеяться оставалось только на себя.
Старший лейтенант успел развернуть башню и опрокинуть сапёра длинной очередью. На песке горело тело японского солдата, второй, с перебитой ногой, из последних сил тоже бросил бутылку — она не долетела двух-трёх метров.
Многие танкисты запомнили, но старались не упоминать в присутствии начальства и другой случай. Японский офицер, выглядевший нелепо со своим блестящим на солнце мечом, вскочил на корму БТ-5 и с силой воткнул меч в решётчатые жалюзи двигателя.