Я показывал те участки необъятной махины своего хозяйства, которые уже сияли порядком и радостью, демонстрировал другие, где лишь начал великий процесс восстановления. Я говорил и не мог остановиться, потому что гордился тем, что успел совершить и не собирался утаивать достижений.
На отца эта экскурсия произвела даже большее впечатление, чем я рассчитывал. Он не молол чепуху, а слушал, вникал в конкретности и несколько раз давал мне дельные советы, которые я принял с благодарностью.
Когда мы вернулись в моё жалкое жилище, он больше не вспоминал о вине мести и прочих неважных вещах. Мы говорили о том, как сделать процесс преображения более уверенным и красивым. Вот такая беседа пришлась мне по нутру.
В конце визита, вновь оглядевшись, он как будто вспомнил о своих прежних обязанностях и спросил неуверенно, не может ли чем-то мне помочь. Не знаю, что имел в виду он, но я не преминул воспользоваться случаем и попросил обеспечить меня обучающими коконами, чтобы я мог продолжить образование.
Кажется, я произвёл на родителя ещё лучшее впечатление, чем надеялся. Он скрипнул зубами и ответил, что снабдит меня всеми требуемыми пособиями, а если ректор посмеет возражать, убьёт его. Я благодарно поклонился.
Отец ещё потоптался немного прежде чем уйти, но всё же высказал то, что я не ожидал услышать раньше окончания срока моего позора.
— Я всегда считал, что мама была слишком снисходительна, но теперь вижу, что избаловала она тебя именно так как следовало.
Я улыбнулся, когда остался один. Знал бы отец, какой мощной поддержкой прозвучали его слова и советы, и обещание дать мне то единственное в чём я сейчас нуждался. Я и сам теперь иначе оценивал отношения родителей. Мне всегда казалось, что папа побаивается мамы. При мне он никогда не смел ей возражать, но теперь я понял, что не опасение получить затрещину им руководило, а страх задеть подругу, которую любил, причинить ей огорчение и беспокойство.
Я думал о родителях с нежностью и надеялся, что однажды тоже отыщу себе девушку, благополучие которой станет для меня величайшей ценностью. Я понял, что такое забота.
Да, кстати, дядюшка ведь действительно заявился ко мне через цикл или около того со дня моего заточения и снисходительно объявил, что готов простить и так далее, ежели я выражу требуемое послушание и раскаяние. Я внимал, мысленно улыбаясь, а потом послала дражайшего родственника так далеко, как сумел. Учитывая общество, в котором мне недолго пришлось вращаться (спасибо, дорогие лоси, как вы там на чужбине?), знания по этому поводу были у меня изрядные, так что дядя вскипел как чайник на плите.
— Гордыней страдаешь, племянничек? — взревел он, брызгая пеной.
— Ага, дядя, а ты — хернёй?
Избить он меня не избил, но и без подлости не удалился. Усилил мою блокировку до такой степени, что какое-то время я едва мог передвигаться и делать свою работу, а я вытерпел и это, но обязанности не бросил. Вскоре он вернул порог на привычное место, опасаясь, как видно справедливого гнева родителей.
Так и шла моя жизнь. Я к ней привык. Радовался, глядя как преображается доверенный моему попечению мир, не плакал о прошлом. Шли циклы, сменялись в академии кадеты, и однажды я узнал, что стал чем-то вроде талисмана всего заведения, местной легендой. Старшие накрепко заказывали младшим меня обижать, объясняя насколько чище и упорядоченнее стала их жизнь с тех пор как я засучил рукава и взялся за метлу.
Признаться, я был очарован этим подарком судьбы. Если бы я старался измыслить для себя самую дорогую награду, не смог бы придумать ничего лучше. Постепенно я добрался до самых забытых закоулков своего хозяйства, привёл в порядок и их, а потом неустанно следил за сохранностью построенных мной систем, любуясь новой сияющей гармонией.
Отец не обманул и снабдил требуемыми капсулами, так что в свободное время я постигал науки, которые благополучно пропустил, когда следовало отдавать им должное, и это дело тоже двигалось вполне успешно. Ари говорил, что я способный, думаю, он гордился бы мной.
А вскоре в нашем заведении образовалась ещё одна традиция. Сначала я решил, что кто-то случайно забыл неподалёку от моего жилища новейшее учебное пособие, одно из тех, которых у меня не было. Я вернул капсулу владельцу, а на другой же день она вновь тихо парила у моего порога, и я понял, что это подарок. Ребята не только перестали меня обижать, но и стремились порадовать. Я с благодарностью принял подношение и в дальнейшем от них не отказывался. Я видел, как расцветали те, кто сумел и решился мне помочь, чего ещё желать изгою?
Признаться, я не загадывал стать героем, всего лишь намеревался пройти путь, что следовало, а оказалось, что пример моей стойкости делает кого-то лучше. Теперь я улыбался чаще, чем грустил, и, если прежде закрадывались иногда сомнения в правильности моего выбора, они исчезли совсем. Я доказал себе и другим чего стою, хотя вполне мог спрятаться за спиной родителей. Я стал взрослым.
Когда наказание подошло к концу, это едва не застало врасплох. Я так привык к одиночеству, что давно не тяготился им. Упорядоченный мной мирок составлял чудесную компанию, отогревал душу новым совершенством.
Тысяча циклов осталась за спиной, и я впервые задумался о том, какая же это неохватная бездна лет. Существует ли ещё цивилизация, у начала которой я стоял? А порождённый мной народ? Размножился ли, принёс пользу людям или причинил вред? Впрочем, сделанного не воротишь, я надеялся, что люди способны справиться с любой головной болью сами, даже той, что я им подкинул.
Когда я пришёл к ректору, чтобы получить свою законную свободу, он казалось, не расположен был её мне давать, но или не придумал толкового плана противодействия, или не решился его осуществить. Я неожиданно для него оказался слишком на виду, хотя он и постарался столкнуть на самое дно.
Манипуляции заняли немного времени, и вот уже позорный ошейник, к которому я так привык, что почти перестал замечать, упал с моих плеч.
— Блокировку! — напомнил я вежливо.
— Когда сдашь все экзамены.
Нашёл, чем запугать! Никогда и никто в этом балагане ещё не бил все науки с таким блеском — скажу не скромничая. Один за другим все профессора сдавались и ставили мне высший балл. Когда я оказался отличником, как Ари, то даже не устрашился этого приговора, лишь довольно долго смеялся.
Он бы точно мной гордился, когда-нибудь я непременно с ним повидаюсь. Если он меня ещё помнит, поговорим.
Так что последняя дядина провокация не удалась и пришлось ему не только снимать с меня ограничения, но и делать это полностью — меня признали зрелым предутренним.
Не без грусти я прощался с местом заточения, обходя структуры, что создавал и лелеял, надеясь, что они проживут ещё долго, или найдётся иной энтузиаст нелёгкого дела ассенизации. Со мной теперь все здоровались, мне улыбались, чуть ли не каждый норовил дотронуться и наделить беседой. В итоге я так устал с непривычки, что сбежал домой.
Мама ждала меня, отец как всегда вершил какие-то дела и должен был появиться позже.
— Что теперь, сынок?
— Я не стану чьим-то богом. Это просто не моё, я понял и принял свою суть давно, потому и не испугался кары. Я верил, что она станет и наградой.
— Значит, уходишь?
— Да, в мире полно беспорядка, и кто-то должен его разгребать. Занятие не хуже прочих. Я постараюсь часто возвращаться, потому что люблю свою семью, но я уйду. Мне так нужно.
Мама меня обняла, и мы долго сидели вместе, делясь теплом и нежностью, а отец, когда вернулся, не стал возражать против моих намерений и мне даже показалось, что он мной гордится.
— Иди, мой сын Тэм. Ты доказал, что тебе можно доверить любое дело.
Надо же, а я и забыл, как звучит моё старое имя, впрочем, теперь я обзаведусь другими. Многими — такова цена моего предназначения, и она прекрасна. Я простился с родителями и отправился в свой путь. Не бог и не куратор — демиург. Скромный работник необъятной вселенной.