Последние свалились с неба, зайдя со стороны солнца — их не замечали, пока истребители не открыли огонь из восьми пулеметов разом! Строчки трассеров неумолимо потянулись к орудиям, расчеты которых лихорадочно пытались развернуть автоматические пушки к новому врагу, зашедшему с тыла… Нет, не успели — очереди идущих на огромной скорости «мессеров» перехлестнули два орудия, а расчет последнего так и не успел развернуть ствол в сторону истребителей.
Просто не успел…
Впрочем, в хвост одного из «худых» ударил крупнокалиберный «гочкис»; явно подготовленный пулеметчик открыл огонь с упреждением по курсу, целя в мотор. Хотя, быть может, бил он по кабине… Так или иначе, трассеры крупнокалиберных пуль французского пулемета уткнулись в фюзеляж, продырявили хвостовое оперенье истребителя. И тот сразу сбился с курса, пошел вниз, стремительно теряя скорость; в воздухе за самолетом потянулся тонкий дымный след…
Второй истребитель последовал за подбитым камрадом — возможно, надеясь подобрать пилота, если последнему удастся вынужденная посадка. Но, несмотря на неожиданный отпор оказавшихся довольно зубастыми поляков, на высоту уже зашла тройка «юнкерсов»; воспользовались тем, что последняя зенитка все еще пытается достать «худых»… Не пытаясь пикировать,«лаптежники» сбросили на высоту контейнеры с мелкими осколочными бомбами — что раскрылись сразу после сброса, накрывая значительную площадь разом. На 324-й тотчас поднялся такой густой грохот и треск с многочисленными вспышками, будто на ней фейерверк взрывают!
Но это был лишь отвлекающий маневр, цель которого — дезориентировать зенитчиков; со второго захода юнкерсы пошли на пикирование, посылая в поляков густые очереди курсовых пулеметов…
Впрочем, последнее я увидел уже мельком. Вжавшись животом в стенку окопа, обшитого тонкими древесными стволами, теперь я бестолково таращусь на заходящие в пикирующий маневр «юнкерсы», выбравшие целью «Кортумову гору»… Последние также открыли огонь из пары курсовых пулеметов, прижимая моих зенитчиков к земле. Последние хоть и стреляют — но палить начали чересчур рано, длинными, рассеивающимися на расстоянии очередями, без всякого явного результата.
Но вот уже и знаменитая полубочка «лаптежников», заходящих на бомбометание! Синхронно завалившись на правое крыло, «юнкерсы» перевернулись в воздухе, неубираемыми шасси к небу — и из этого положения устремились к земле, включив отчаянно бьющие по нервам «ревуны»… Этот «ведьмин» рев словно давит на мозг; вой пикирующих бомберов реально парализует, заставляя крепче вжиматься в землю в поисках хоть какой-то защиты! Меня держит на ногах лишь убеждение, что я командир и должен заставить подчиненных вести бой — иначе все погибнем. Между тем, красноармейцы, до того стоявшие рядом со мной, теперь уже гурьбой, до отказа забились в «лисью нору» — я же отчаянно закричал, ощущая при этом, что крупная дрожь охватила все тело:
— Огонь! Огонь, вашу ж… Открыть огонь! Стреляйте! Стреляйте же!!!
Трассы встречных пулеметных очередей все же потянулись к падающим вниз пикировщикам, заходящим на линию траншей. И ведь один из «лаптежников» испуганно вильнул в сторону — даже я смог разглядеть пляшущие на фюзеляже бомбера вспышки пламени бронебойно-зажигательных пуль… «Юнкерс» вроде бы не задымил и довольно легко вышел из пикирования, однако бомбы скинул раньше времени — и те оглушительно рванули в стороне от траншей, здорово тряхнув землю под ногами… В отместку бортовой стрелок от души врезал парой длинных очередей в сторону пулеметных гнезд.
И даже сквозь вой второго бомбера я расслышал вблизи себя отчаянный вскрик…
А потом земля под ногами словно бы подпрыгнула — чудовищный толчок бросил меня на дно окопа, а тугая волна горячего воздуха с силой толкнула в спину! Грохот близкого разрыва ударил так оглушительно, что у меня тотчас засвистело в ушах, будто бы заложенных ватой; открыв глаза, я не смог сперва ничего рассмотреть — пелена густого дыма накрыла позиции… Хотел было выпрямиться — и вдруг почуял вибрацию от ударов в правую стенку окопа; на фуражку посыпалась древесная щепа и комья земли.
Не сразу даже понял, что очередь бортового стрелка со второго «юнкерса» легла буквально надо мной. Именно по тому месту, где я стоял до взрыва… Мама дорогая, да меня едва не убили!
Осознавать последнее и странно, и страшно; как едва не убили, меня же ведь не могут убить! Я же, я… Попаданец, да? И по законам жанра бессмертен⁈ Вот только в первый день оуновская пуля подковала руку — и боль никуда не уходит; теперь вот едва разминулся с пулеметной очередью.