Высказался, наконец, и Берия — хотя последний заговорил не очень уверенно, понимая, что его предложение может не понравиться вождю:
— Заговор Тухачевского невольно затронул значительное число командиров, порой совершенно бессознательно выполнявших приказы старших по званию — не имея при этом никакого злого умысла… Кроме того, деятельность НКВД при Ежове породила опасную практику ложного доносительства. Когда некоторых вполне добросовестных и грамотных командиров просто оболгали с целью их ареста и дальнейшего освобождения занимаемых ими должностей. В настоящий момент речь идет…
Тут Лаврентий Павлович и сам прочистил горло, после чего твердо продолжил:
— О тысячах командиров. Уже сейчас пересматривают сотни дел — а большинство седельцов, к слову, служили в Красной Армии как раз с Гражданской войны. В частности и крупные военачальники… Георгий Константинович Жуков, к примеру, очень радел за своего бывшего командира — комдива Константина Рокоссовского. Как и Семен Михайлович Буденный…
— Разве им можно доверять?
Резкий вопрос Сталина в тишине кабинета прозвучал словно выстрел — на что немного стушевавшийся Берия, чуть помявшись, ответил честно:
— Занимавшим должности вплоть до командиров батальонов и полков — подавляющему большинству. Эти люди были слишком мелкими сошками, чтобы являться мало-мальски весомыми фигурами в заговоре — ими пользовались втемную или просто оболгали. А справедливый суд и помилование покажет гражданам, что партия могла ошибиться в их отношении — но ошибку исправила. Что же касается крупных командиров — мы можем провести ускоренное следствие в их отношение, а я лично возьму их на контроль, включая дело Рокоссовского.
Берия с трудом выдержал тяжелый взгляд вождя — Иосиф Виссарионович умел принимать свои ошибки и исправлять их по мере возможностей, но темпераментный характер очень мешал ему воспринять критику. Тем более публичную критику! Конечно, сейчас она не была направлена лично в его адрес, Берия проехался по Ежову… Но слова о тысячах невинно осужденных так или иначе касались самого Сталина — и очень крепко ему не понравились.
Положение спас Шапошников, все также стоящий у карты:
— Иосиф Виссарионович, возвращение в строй осужденных командиров именно сейчас могло быть стать настоящим спасением. Для них начавшаяся война — это шанс очистить свое имя, убрать пятно позора со своей чести, проявить себя. Уверен, что такие люди будут воевать честно и храбро; наконец, мы сейчас в них просто нуждаемся. На полмиллиона бойцов нужно как минимум двадцать пять тысяч командиров — и это число никак не покроют уволенные в запас командиры Гражданской. Да и курсанты наших военных училищ — даже если прямо сейчас выпустить первокурсников! Что само по себе будет в корне неверно…
Сталин уважал и ценил исключительно преданного ему командарма — а тактичный, точно выверенный тон Шапошникова сумел погасить пожар ярости, что вот-вот выплеснулся бы на Берию! Погубив его совершенно верное и благое начинание… Подумав еще немного, хозяин кабинета ответил негромко, с легкой хрипотцой:
— Хорошо, Лаврентий. Но если вдруг кто из освобожденных тобой командиров сдастся и перейдет на сторону врага… Отвечаешь за них лично.
— Слушаюсь, товарищ Сталин!
— Остался последний вопрос, товарищи. Как преподнести народу начавшуюся войну? Немцы ударили первыми, ударили внезапно — но на территории Польши. Боюсь, не все граждане смогут верно понять, что мы шли защищать мирное население западной Белоруссии и Украины…
Вячеслав Михайлович Молотов поднял важный вопрос — но уже уставший от бесконечных обсуждения вождь ответил просто:
— Вот именно это мы и объявим народу. Красная Армия вошла на территорию исконных областей УССР и БССР, захваченных белополяками. Она вошла туда для защиты наших братьев от германского нацизма — но была вероломно атакована врагом, рвущимся к границам СССР! И теперь мы обязаны постоять за наших людей и нашу землю… А поэтому эта война для нас — за Отечество. Отечественная война…
— Вторая — или все-таки третья?
Берия задал неизбежный вопрос — ведь Второй Отечественной называли прошлую войну с германцами в самом ее начале. И пусть теперь ее величают «империалистической» или просто «германской» — но ведь старшее поколение еще помнит переломный 1914-й год, изменивший все…
Немного подумав, Сталин коротко ответил:
— Ни вторая, ни третья. Чувствую, что легкой победы над немцами не будет — с обеих сторон такие силы схлестнуться… Великие силы. Так что и война будет Великой… Великой Отечественной.