Бделиклеон
Вот еще за тобой преимущество я запишу: над богатством глумленье;
Но сказать не забудь, что за выгоды ты, повелитель Эллады, имеешь.
Филоклеон
Если юношей к нам на осмотр приведут, мы любуемся их наготою,[889]
А когда к нам на суд попадется Эагр, не дождаться ему оправданья[890]
До тех пор, пока он не прочтет пред судом из «Ниобы» прекрасный отрывок;[891]
Коль в процессе победу одержит флейтист, то в награду за наше решенье
Он с ремнем на губах мелодичной игрой выходящих судей провожает.
Если умер отец и наследнице сам в завещании мужа назначил,
То пускай завещанье его и печать, заключенная важно в футляре,
От досады ревут, если могут, — они для суда не имеют значенья:
Сироту отдаем мы женою тому, кто мольбами склонить нас сумеет.
И отчета мы в том никому не даем, не в пример остальным учрежденьям.
Бделиклеон
Вот за это одно я, пожалуй, готов посчитать тебя вправду счастливым.
Впрочем, все ж ты не прав, завещанье отца о наследнице так нарушая.
Филоклеон
Сам Совет и народ, затрудняясь порой в разрешении важного дела,
Усмотренью присяжных судей предают подсудимых особым декретом.
А Эвафл и великий трусишка-пролаз Колаконим, свой щит потерявший.[892]
То и дело твердят, что не выдадут нас, что горой за народ они станут.
И в народном собранье никто никогда не добьется решенья по вкусу,
Если он не предложит судей распустить по решении первого дела.
Сам горластый Клеон, оглушающий всех, только нас не грызет, а надежно
Нас он держит в руках, от напастей хранит, надоедливых мух отгоняя.
Я отец твой, но ты никогда вот меня не утешил подобным вниманьем.
А Феор, например? Ведь такой человек не уступит ни в чем Эвфемиду,
Но и он не гнушается с губкой в руках нашу обувь почистить над тазом.
Посмотри же, каких ты лишил меня благ, заставляя в неволе томиться.
Где же рабство мое? В чем служу я другим, как ты мне доказать собирался?
Бделиклеон
Говори, сколько влезет; потом все равно говорить о величии власти
Перестанешь: тогда и окажешься ты победителем с задом побитым.
Филоклеон
Но приятнее всех мне судейских утех, — я сказать позабыл, — вот какая:
Только я ворочусь с триоболом домой, домочадцы гурьбою обступят
И начнут лебезить, знают: деньги принес! Первым долгом меня моя дочка
И омоет, и ноги мои умастит, и, прижавшись ко мне, поцелует,
И лепечет мне: «Папочка мой», а сама языком своим удит монету.[893]
Чтоб умаслить меня, моя женушка мне мягкий хлеб предлагает любовно
И, подсевши ко мне, угощает меня: «Ты вот этого, милый, покушай
Да отведай того». Вот отрада моя! Я тогда не подумаю даже
Ни смотреть на тебя, ни справляться о том, скоро ль кушанье повар сготовит,
Проклиная меня и ворча, что опять ему скоро готовить придется.
Делает жест, как бы отсчитывая деньги.
Вот где есть у меня «оборона от зол» и «надежный оплот против копий».[894]
Если кружку вина не нацедишь ты мне, — не беда: есть на это осленок;[895]
В нем вино до краев, наклоню и тяну, а осленок с разинутой пастью
Над посудой грохочет твоей и ревет так воинственно, так громогласно.
Наша власть неужели ничтожна?
Только Зевсу такая доступна,
Только с ним наравне ставят нас.
В самом деле, когда зашумим мы в суде,
То прохожий народ, услыхав, говорит:
«Слышишь, гром-то какой раздается в суде!
Царь наш Зевс!» А когда
Брошу молнию я, то мои богачи
И весь важный народ
Залопочут и воздух испортят.
Да и ты ведь изрядно боишься меня,
Да, клянуся Деметрой, боишься, а я, —
Провалиться мне, если боюсь я!