Эймуэлл. Будем знакомы, мистер Боннифейс!
Боннифейс. Ваш слуга, сэр! Что угодно будет вашей милости выпить?
Эймуэлл. Говорят, ваш город славится элем. Я охотно его попробую.
Боннифейс. У меня, сударь, в погребе десять бочек самого лучшего. Такого во всем графстве не сыщешь: нежный, как масло, сладкий, как молоко, прозрачный, что твой янтарь, а уж крепкий-то… Ну прямо коньяк! Пятого марта по старому стилю ему как раз четырнадцать лет стукнет.
Эймуэлл. А вы, посмотрю, хорошо знаете возраст своего эля.
Боннифейс. Не хуже, чем возраст собственных детей. Вот увидите, что это за эль! Эй, буфетчик, откупорь, как говорится, номер тысяча семьсот шестой! — Отведайте, сэр, моего коллекционного! Я живу в Личфилде сызмала, и, хотя мне уже пятьдесят девятый пошел, я, наверно, не съел и пятидесяти восьми унций мяса.
Эймуэлл. Ну конечно! Это же сразу по вас видно. За один присест, хотите вы сказать?
Боннифейс. За всю жизнь, сэр. Я вырос на эле. Эль был моей пищей, моим питьем, и он меня укладывал в постель.
Буфетчик подает бутылку и стаканы.
Сейчас сами убедитесь, сэр. (Наливает.) За здоровье вашей милости! Эх, хорош, хорош! Назовите его бургундским, и не жалко будет отдать десять шиллингов за кварту.
Эймуэлл (пьет). Чертовски крепкий!
Боннифейс. А как же! Так и полагается. А то с чего бы мы сами были такими крепкими?
Эймуэлл. И сколько же лет вы питаетесь этим самым зельем, хозяин?
Боннифейс. Пятьдесят восемь, клянусь честью, сударь. Но мою бедную жену он, как говорится, прикончил.
Эймуэлл. Это каким же образом?
Боннифейс. А кто его знает, сударь. Думаю, все от того, что не умела она его ценить. Любила покойница, как говорится, подбавить в него чего-нибудь покрепче. Да тут еще, как на грех, какой-то проезжий ирландец подарил ей дюжину виски. С того она и загнулась, бедняжка. Впрочем, я искренне признателен этому ирландцу.
Эймуэлл. Значит, она пала жертвой виски?
Боннифейс. Так сказала леди Баунтифул. Эта достойная женщина сделала для нее все, что могла, — три раза, представьте, вылечивала ее от водянки. А уж на четвертый водянка ее одолела. Теперь и она счастлива, и я, как говорится, доволен.
Эймуэлл. А кто такая эта леди Баунтифул?
Боннифейс. Выпьемте за ее здоровье, сэр! (Пьет.) Леди Баунтифул — лучшая из женщин. Её покойный супруг, сэр Чарлз Баунтифул, оставил ей тысячу фунтов годового дохода, так она из этой тысячи добрую половину тратит на богоугодные дела. Мужчин она лечит от ревматизма, от грыжи и переломов; женщин — от бледной немочи, запоров и истерии, а детей — тех от золотухи, лихорадки и коклюша. Шутка ли сказать, за десять лет она вылечила в нашей округе больше народу, чем доктора уморили за двадцать.
Эймуэлл. А сама-то она заметно увеличила население города?
Боннифейс. Не сказал бы, сэр. У нее только дочь да сын. Дочка — от сэра Чарлза, и она гордость всего нашего края и первая богачка. А сын от первого брака — сквайр Саллен. Тот, что недавно женился на столичной барышне. Можно, конечно, и за его здоровье выпить.
Эймуэлл. А что он за человек?
Боннифейс. Человек как человек, сударь: говорит мало, думает и того меньше и ровно ничего не делает. Впрочем, он очень богатый и никого в грош не ставит.
Эймуэлл. Должно быть, охотник?
Боннифейс. Охотник, сэр, охотник! Большой охотник поразвлечься. Иной раз двое суток кряду знай себе режется в карты да трубочку покуривает.
Эймуэлл. Женат, говорите?
Боннифейс. И на премиленькой бабенке, сударь. Только он того… Здесь у него (показывает на голову) не все ладно…
Эймуэлл. Здесь, говорите?
Боннифейс. Вот именно. Да не мое это дело. Он мой помещик, и мне, знаете ли, не пристало… Но, ей-богу, он хуже всякого… Ваше здоровье, сэр. (Пьет.) А впрочем, мне на него плевать! Я ему плачу арендную плату каждые три месяца, дела мои идут как надо, и на приданое единственной дочке я отсчитаю верных… Ну, да не о том речь!
Эймуэлл. Счастливый вы человек, мистер Боннифейс. Скажите, а кто еще живет в вашем городе?
Боннифейс. Уйма красоток. А еще водятся у нас французские офицеры[44].
Эймуэлл. О да, этих господ у вас хоть пруд пруди! И вам по вкусу их общество?