Комментарий к роману "Евгений Онегин"

(Последнее предложение не закончено.)

В изданиях первой главы 1825 и 1829 гг. за предисловием следовала (с. XI–XXII) пьеса-пролог или Vorspiel[84] со свободной схемой рифмовки, написанная четырехстопным ямбом (и заканчивающаяся выразительной фразой в прозе). Она называлась «Разговор книгопродавца с поэтом», была написана 26 сентября в Михайловском и перепечатана в виде отдельного стихотворения (не связанного с ЕО, с которым и в самом деле не имела ничего общего) в первом Собрании сочинений нашего поэта (1826; вышло в свет 28 декабря 1825 г.). Пушкин велел брату Льву датировать это стихотворение в печати 1823 г., по-видимому, с целью не допустить вызываемых некоторыми стихами (например, 144–159) ассоциаций с пребыванием автора в Одессе в начале лета 1824 г., когда у него был роман с графиней Елизаветой Воронцовой

<…>

РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ

Книгопродавец[85]

Стишки для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть,
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новых умственных затей.
Итак, решите, жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим.
О чем вздохнули так глубоко,
Нельзя ль узнать?

Поэт

                           Я был далеко:
Я время то воспоминал,
Когда, надеждами богатый,
Поэт беспечный, я писал
Из вдохновенья, не из платы.
Я видел вновь приюты скал
И темный кров уединенья,
Где я на пир воображенья,
Бывало, музу призывал.
Там слаще голос мой звучал;
Там доле яркие виденья,
С неизъяснимою красой[86],
Вились, летали надо мной
В часы ночного вдохновенья!
Все волновало нежный ум:[87]
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мною всюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
В гармонии соперник мой
Был шум лесов иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шепот речки тихоструйной.
Тогда в безмолвии трудов,
Делиться не был я готов
С толпою пламенным восторгом,
И музы сладостных даров
Не унижал постыдным торгом;
Я был хранитель их скупой:
Так точно в гордости немой,
От взоров черни лицемерной
Дары любовницы младой
Хранит любовник суеверный.

Книгопродавец

Но слава заменила вам
Мечтанья тайного отрады:
Вы разошлися по рукам,
Меж тем как пыльные громады
Лежалой прозы и стихов
Напрасно ждут себе чтецов
И ветреной ее награды.

Поэт

Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувства воздаянья!
Блажен, кто молча был поэт
И, терном славы не увитый,
Презренной чернию зарытый,
Без имени покинул свет!
Обманчивей и снов надежды,
Что слава? шепот ли чтеца?
Гоненье ль низкого невежды?
Иль восхищение глупца?

Книгопродавец

Лорд Байрон был того же мненья[88];
Жуковский то же говорил[89];
Но свет узнал и раскупил
Их сладкозвучные творенья.
И впрямь, завиден ваш удел:
Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальном поражает;
Героев утешает он;
С Коринной[90] на киферский трон
Свою любовницу возносит.
Хвала для вас докучный звон;
Но сердце женщин славы просит:
Для них пишите, их ушам
Приятна лесть Анакреона:
В младые лета розы нам
Дороже лавров Геликона.

Поэт

Самолюбивые мечты,
Утехи юности безумной!
И я, средь бури жизни шумной,
Искал вниманья красоты,
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви;
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои…
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их Шаликов[91] поет,
Любезный баловень природы.
Что мне до них? Теперь в глуши
Безмолвно жизнь моя несется;
Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветреной души;
Не чисто в них воображенье:
Не понимает нас оно,
И, признак Бога, вдохновенье
Для них и чуждо и смешно.
Когда на память мне невольно
Придет внушенный ими стих,
Я так и вспыхну[92], сердцу больно:
Мне стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?

84

Пролог (нем.)

85

Здесь Пушкин дает примечание: «Заметим для щекотливых блюстителей приличия, что Книгопродавец и Поэт оба лица вымышленные Похвалы первого не что иное как светская вежливость, притворство необходимое в разговоре, если не в журнале» (Примеч. В. Н.)

86

То же выражение используется в связи с образом Ольги, предстающим перед Ленским в ЕО, гл. 6, XX, 7–8. (Примеч. В. Н.)

87

У Шатобриана в «Рене» сходная интонация «Как мало надо было мне для пребывания в мечтательном настроении сухой лист… хижина, дым от которой поднимается к голым вершинам деревьев… удаленный утес, пустынное озеро…»

88

Байрон обратился к Поупу, а Пушкин к Пишо У Поупа («Опыт о человеке», Послание IV, стихи 237–238, дословный перевод)

Что слава? Счастие в устах других, Она вне нас еще до нашей смерти.

У Байрона («Дон Жуан», I, CCXVIII, стихи 1–2, 7–8, дословный перевод)

В чем слава? В том, чтобы заполнить Определенное место в неопределенной газете …………………………………………………………… Иметь, когда оригинал станет прахом, Имя, жалкий портрет и — того хуже — бюст.

Жалкое Пишотово переложение (четвертый атрибут славы) превращает две первые байроновские строчки в следующее «К чему ведет слава? К заполнению, может быть, маленького листочка бумаги» См. также в «Гармониях» Ламартина отрывок «Что слава?» и т. д. Сам Пушкин использовал сходное определение в поэме того же периода, что и «Разговор…», в откровенно байронических «Цыганах» (стихи 219–223). Я цитирую их в коммент. к гл. 1, VIII, 10–14. (Примеч. В. Н.)

89

По-видимому, ссылка на балладу Василия Жуковского «Светлана», стих 259:

Слава — нас учили — дым.

(Примеч. В. Н.)

90

«Возлюбленная» римского поэта Овидия, прославленная в его элегиях («Amores» / «Песни любви»), ок. 16—1 г. до н. э. (Примеч. В. Н.)

91

Почему Пушкин счел уместным сделать этот галльский комплимент («любезный баловень природы») томному рифмоплету князю Петру Шаликову (1768–1852), издателю дамского журнала, неясно, — разве только он был вызван заверениями восторженного восхищения Пушкиным, помещавшимися Шаликовым в этом журнале Как бы там ни было, Пушкин заменил «Шаликова» на «юношу», когда «Разговор…» вышел в первом собрании стихотворений (1826). Говорят, такая неожиданная безымянность, равно как и внезапное помолодение, немало озадачили престарелого журналиста. В черновике вместо «юноши» стоит «Батюшков» — имеется в виду поэт Константин Батюшков (1787–1855) (Примеч. В. Н.)

92

Заменено на «я содрогаюсь» в сборнике 1826 г. (Примеч. В. Н.)