Плюнул я на всё, умылся, оделся, достал две бутылки водки из своего запаса и отправился к ним.
Оказалось, что художник Ваня Сидоров говорил со мной художественной, то есть метафорической речью. Полный холодильник закуски оказался наглой гиперболой: недоеденная яичница с колбасой, несколько соленых огурцов, початые банки болгарского лечо и венгерского зелёного горошка. А жидкость на донышке – даже сверхгиперболой. «Сорок семь капель!» – торжественно объявил Ваня, держа пустую бутылку над пустым стаканом. Капель собралось меньше из всех четырёх выпитых накануне бутылок, стоявших на столе. Я от этого угощения отказался, и Ваня Сидоров жадно припал к стакану.
И тут появился ещё один гость, ради которого я и вспоминаю это раннее застолье. Он ночевал у Эдика, так что четыре бутылки они выпили втроём. Значительно моложе нас, с правильными, но неброскими чертами лица, с которого не сходило, пока мы выпивали, какое-то грустное, даже затравленное выражение. Пил он меньше нас – недопивал, так что ему не наливали, а доливали. А когда они с Ваней ушли в магазин, который размещался в нашем доме, но не во дворе, а со стороны переулка, рассказал мне Эдик, что это то ли его, то ли его жены двоюродный племянник, что паренёк он неплохой, начитанный, до армии был живым, весёлым, а вот вернулся после службы будто мешком ушибленный: на всё реагирует вяло, без интереса.
– Ты кем служил в армии? – спросил я его, когда мы вдвоём стояли на балконе и курили.
Он посмотрел на меня тем же затравленным взглядом и нехотя обронил:
– Пограничником.
– О! – сказал я, стараясь растормошить его своим преувеличенно оживлённым тоном. – Ну и как граница?
– А что граница? – не понял он.
– Всё время была на замке? – спросил я.
Он посмотрел на меня сожалеюще, как на больного:
– От кого на замке, вы знаете?
«А ты, брат, оказывается, очень неглуп!» – подумал я и ответил:
– Не от шпионов же!
– Не от шпионов! – он прикурил новую сигарету от своего окурка. – За всё время с той стороны никого не было, зато с нашей…
– И ты их брал?
– Но я ведь не один в наряде. И не гонялся я ни за кем, делал вид, что гоняюсь. Но другие гонялись по-настоящему, зверели, стреляли.
– Убивали?
– Стреляли в основном по ногам.
– А ты?
– А я «мазал». Не вверх, конечно, стрелял. Но так, чтобы никого не задеть.
«Прямо как Юрий Живаго», – мелькнуло в голове о персонаже давно уже прочитанного запретного когда-то у нас романа. Там герой, оказавшись у красных, вступивших в бой с белыми, которые ему симпатичны, тоже стрелял для вида. Впрочем, роман Пастернака сейчас даже школьникам вменено читать.
– И не задел?
Он вдавил окурок в жестяную коробку, исполнявшую роль пепельницы, и сказал – сперва почти безучастно: «Задел однажды», а потом, возбуждаясь всё больше и больше:
– Это же юг! Горы! Лес! Кто за валунами прячется, кто в кустах. Засекли старика. По нему и стреляли. А я, как всегда, мимо. И вдруг в кустах крик. Побежал – женщина. Я ей в плечо попал. Потом перед строем мне благодарность вынесли. Особую, – усмехнулся, – благодарность: организатора побега обезвредил! Она с двумя детьми и отцом бежать из страны собралась. План побега разработала. Да не учла, что границу охраняет такая скотина, как я!
И уже после за столом, выпив и глядя на меня:
– В каких я войсках служил? В тюремных. Границу от своего народа охранял! От тех, кому дома жить стало невмоготу!
Вот о подобной «суверенной» демократии и толкуют кремлёвские политологи. Суверенная демократия – это свой особый российский путь, уставленный частоколом, чтобы не извне, не изнутри никто на него покуситься не мог. Потому и приняли закон о неправительственных организациях, которые во всём мире существуют на гранты западных фондов в поддержку демократии. Всем можно – а нашим правозащитникам нельзя. И кого смущает, что многие из этих правозащитников отведали при советском режиме гулаговской баланды? Мало ли что было при советском режиме! А вот при нынешнем, если верить заявлению информационного агентства БАШИНФОРМ от 8 февраля 2006 года, «между правозащитной деятельностью в России и иностранной разведкой можно поставить жирный знак равенства». «Мошенники, – разъясняет агентство БАШИНФОРМ, – под правозащитной личиной просто оптом и в розницу продают Родину». «Оптом и в розницу», – так и писали, скажем, о Солженицыне, о Сахарове, о Марченко, о Щаранском с подачи печально знаменитого пятого управления по работе с инакомыслящими в андроповском КГБ. Многие его сотрудники, особенно из бывшего Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, при Путине востребованы к руководству. К примеру, Виктор Черкесов, очень памятная фигура для ленинградских правозащитников. При Ельцине стал начальником Управления ФСБ Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Путин сперва сделал его своим полпредом по Северо-Западному федеральному округу, а потом директором Федеральной службы РФ по контролю за оборотом наркотиков. Так что живут курилки и процветают! И не только оборот наркотиков контролируют, но такие агентства, как БАШИНФОРМ. «Дезой» это раньше на их языке называлось, то есть дезинформацией.
Однажды Путин отозвался о нынешнем грузинском премьере и его правительстве в том духе, что все они продались Западу, живут на деньги фонда Сороса. Тоже с советских времён идёт эта ненависть к Западу, особенно к Америке и к её фондам. Повыветрились из начальственных голов такие понятия, как соросовский лауреат, соросовский профессор, соросовский студент. А я думаю, что до сих пор одни благодарны Соросу за то, что помог выжить, пока учились: стипендии были смехотворными; другие – за то, что дал возможность хоть какое-то время заниматься любимым делом, не отвлекаясь на жизненную необходимость подработать где-то ещё, потому что на ставку профессора можно было только что не умереть с голоду!
А участие в зарубежных научных конференциях или в наших иногородних? А само по себе проведение у нас научных конференций? Мог оплатить вам это родной вуз или академический институт? Нет, конечно. Откуда бы он взял на это деньги? А фонд Сороса оплачивал – предоставлял гранты.
А научные и культурные обмены? А выпуск учебников нового поколения? А покупка книг для сельских библиотек, о которой я здесь уже рассказывал?
Впрочем, всё это ещё со сталинских времён велось: калачом заманить иностранцев в страну, чтобы с их помощью, с помощью их денег строить заводы, прокладывать новые трассы, как было во времена первых пятилеток, а потом вытолкать да ещё дать им понять, что дёшево отделались. Представьте себе, что в первые годы войны не пришли бы нам на помощь союзники со своим продовольствием, одеждой, боевой техникой.
«Кровью своих солдат я не торгую», – с удовольствием цитировал нам, сотрудникам отдела русской литературы «Литгазеты», Фёдор Аркадьевич Чапчахов ответ Сталина американцам, напомнившим диктатору, что СССР не оплатил оговоренной суммы за поставки во время войны по так называемому «ленд-лизу». Восхищался Чапчахов Сталиным: во дал, во врезал! А разговор о том, сколько этот «отец народов» зря и бездарно пролил крови своих солдат, Чапчахов не поддерживал. Зато, как все сталинисты, поддерживал миф, созданный его кумиром, – ничтожной была помощь, оказанная нам союзниками! Смеялся, рассказывая, как на вопрос Черчилля: «Знает ли маршал Сталин, что такое благодарность?» – вождь ответил: «Конечно, знаю! Это такая собачья болезнь». Что ж, бациллы этой «собачьей болезни» Сталина действительно не зацепили. А ведь даже по свидетельству сталинского маршала Г. К. Жукова, «…нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну… Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью». «Теперь легко говорить, что ленд-лиз ничего не значил, – вторит Жукову один из ближайших сталинских соратников А. И. Микоян… – Но осенью 1941 года мы всё потеряли, и если бы не ленд-лиз, не оружие, продовольствие, тёплые вещи для армии и другое снабжение, ещё вопрос, как обернулось бы дело».