Ивонна и Робер Гайяр, загорелые, еще овеянные свежестью полей, неожиданно вернувшись в свою парижскую квартиру, застали там среди невообразимого беспорядка бледного, потного, ошалевшего Жана, а радио во весь голос орало что-то несусветное о символах Шатору, о звездах Сен-Ном-ля-Бретеш и перпиньянском кадастре. Это была обезумевшая Франция, говорившая языком салонного лубка. Жан бормотал что-то бессвязное, краснел до корней волос — он давно уж не подметал квартиру; и пока Моника и Боб носились вокруг него, он на глазах возвратившихся хозяев стаскивал с кровати белье, волочил по полу простыни, — словом, пытался навести какой-то порядок и окончательно перевернул все вверх дном. — Да брось, я сама уберу, — ласково сказал Ивонна, когда Гайяр спустился в магазин. И как ни торопился Жан, сестра успела заметить, что он вытащил засунутую за рамку зеркала, висевшего над камином, карточку какой-то молодой белокурой женщины.
— Ты чем-нибудь расстроен, Жан, милый?
Он дико посмотрел на нее. Как можно задавать такие вопросы, когда не сегодня-завтра война! Легкомысленная Ивонна! Она достала свои пузырьки, стала мазать ногти лаком. Ивонна, разумеется, заметила, что дело тут не только в войне, но Жан и сам этого не понимал. Все — и приезд Фреда, и исчезновение Сесиль — переплелось в его уме с трагедией, которую переживала нация. Он находился в состоянии невероятного возбуждения. Жан принадлежал к числу тех, кто приветствовал войну как единственный выход из тупика, как величайшее несчастье, которое позволит ни о чем не думать, снимет с тебя всякую ответственность за самого себя, как великое механическое разрешение всех проблем…
Он показал на разбросанные повсюду книги и газеты: — Я прочел все, что у вас было, — сказал он Ивонне, избегая ее взгляда. — Какое вранье! Я было поверил… Когда читаешь все эти книги, они тебя захватывают. А тут пакт немцев с русскими! Хороши ваши книги! Их нужно сжечь — все до единой!
Ивонна пожала округлыми плечами: — Что на тебя нашло, гадкий мальчишка? Если бы даже дело обстояло так, как тебе кажется, разве это хоть сколько-нибудь изменило бы все то, что там совершено за последние двадцать лет?
И потом, что за идиотская мысль жечь книги? Пусть уж этим занимается Гитлер…
Но успокоить его не было никакой возможности. Она заметила с десяток газет, лежавших на ночном столике; он покупал все выпуски «Пари-суар»[93]. Ее маленького Жана подменили. Уж если он так ошалел, что же делается с другими! Дурачок, что он там плетет о линии Зигфрида, о Берлине… говорит, что нечего ждать, пока на нас нападет Муссолини, нужно самим захватить долину По, идти на Вену… Его только одно беспокоило: берут ли в армию восемнадцатилетних? Годятся ли они на то, чтобы умирать?
— Умирать можно во всяком возрасте, — сказал Робер, вернувшийся из магазина, — но ты еще не дорос до того, чтобы убивать…
Жан не мог простить зятю этих слов. И он туда же!.. Посмотрел бы на себя: нос приплюснутый, лоб как у барана. После Савойи у него последние брови выгорели. Да что тут говорить, остается только собрать свои пожитки и вернуться в Нуази. В этой комнате он целый месяц был так глубоко несчастлив… Но что ему делать теперь в Париже?
— А как же репетитор? — спросила Ивонна.
Он взглянул на нее отсутствующими глазами и брякнул с плеча: — Никакого репетитора никогда и не было.
93
«Пари-Суар» (фр. «Paris-Soir» — «Вечерний Париж») — одна из самых массовых французских ежедневных газет, основана в 1923 году и издавалась до 1944 года, когда она была запрещена как коллаборационистская. —