На рассвете по Аррасской дороге идут жители Лилля, возвращаясь домой единственным свободным путем — по следам жертв, убитых немцами. Все это утро возчик из Буа-Блан, устроив на своей тряской телеге Жанну и ее свекровь, шагал по дороге рядом с Фюльбером, молодым девятнадцатилетним рабочим, насмотревшимся таких ужасов, что жизнь кажется ему бессмысленной, если за нее нужно платить такой ценой. Возчик шагает, захлестнув кнут вокруг шеи, и все говорит, говорит. А какой толк от его пресловутой житейской мудрости, ни черта не извлечешь из его сумбурной болтовни! Жанна молчит; под глазами у нее темные круги, ей тяжело дается беременность. Мать тоже ничего не говорит: слишком много у нее горьких мыслей об утраченном.
Они проехали теми же самыми дорогами, по которым шли недавно Элуа и Нестор. На ночь остановились в Фалампене и все не могли опомниться от ужасной картины пожара в Курьере, черных обгорелых стен, рухнувших крыш, еще дымящихся трупов, лежавших на тротуарах. В центре города на перекрестке улиц лежало что-то, имевшее форму человеческого тела и закрытое одеялом. Жанна приподняла этот покров и увидела мертвую женщину с размозженным черепом, из которого вывалился мозг… В Секлене лежали на земле те же лошади, которых видели Нестор и Элуа, только теперь больше было околевших, с огромным вздутым брюхом. В Фобур-де-Пост уже хозяйничали немцы; они сказали, что через город проехать нельзя, что французы еще держатся в Лоосе, но из Обурдена немецкие части почти уже выбили их. Тогда решили ехать кружным путем — повернуть обратно, на Ватиньи, и обогнуть город с юга. В Галенне у Фюльбера живут друзья, надо остановиться там и подождать, пока не станет наверняка известно, что уже можно возвратиться в Буа-Блан.
Это было утро всеобщего возвращения. В огромную котловину угольного края люди стекались со всех сторон, семьями и в одиночку, возвращаясь в свой город, в свой поселок, к своей работе, к своим несчастьям. Самый воздух, казалось, был удивлен наступившей тишиной: немецкие самолеты гудящим роем умчались к берегу моря, к Дюнкерку и его окрестностям — теперь там был сосредоточен огонь и бушевало злое колдовство смерти. А здесь, за Лиллем, на первый план выступили иные заботы: найти еду, расчистить дороги, улицы, словом, произвести большую уборку. Жизнь возобновляется — жизнь рабов под ярмом оккупантов. От расстрелов у стенки амбара, от угона жителей тысячными колоннами переходят к организованному установлению порядка и работы. Окрики не стихают. Но револьверы приумолкли. Прибыли чиновники, они усаживаются за канцелярские столы, заводят папки с делами, откупоривают бутылки с чернилами. Полиция и казарма. Статистические данные. Регистрация. Нормирование продовольствия. Офицеры располагаются в штабах гарнизонов; в Ланс, в Валансьен, в Бетюн прибывают специалисты по горному делу. Щелкают каблуками. Zu Befehl.[727]
Это утро всеобщего возвращения. По дорогам бредут шахтеры, семьями и группами… Люди присматриваются, узнают друг друга. A-а, здравствуйте! Вы только еще возвращаетесь? А вы где были? Мы уже вчера вернулись. Мужчины тянут за руль велосипед, нагруженный всякой рухлядью — тут и разноцветные шерстяные фуфайки, и башмаки, детские пеленки, будильник, две подушки…
Вот так же и Шарль, когда вышли из Гарнса, толкал детскую колясочку, где лежала его дочка, которой как раз исполнилось тогда три недели. Из-за нее главным образом и не хотели уходить из дому. А потом, во вторник, — никто не знал, что произошло, сидели спокойно за столом, и вдруг заревела сирена, выла так страшно, бесконечно. Кровь леденела в жилах. А тут еще сразу свет погас. И тогда уж, кто думал и кто не думал уходить, все бросились из города. И Шарль с семейством тоже. Теперь они возвращались. Той самой дорогой, по которой уходили. И все жители Гарнса проделали такой же путь. Как раз в этот день в Лилле генерал Мюс натолкнулся около театра на немцев. Ночью немцы захватили все мосты на каналах между Лиллем и Ла-Бассе. Они держали в своих руках западную часть Карвена. Но около Бетюна еще шло сражение, а местность между Лансом и Бетюном стала пустыней после нескольких дней танковых боев. И вот жители Гарнса, не зная, что они попали в тыл к немцам, добрались через Бенифонтен до Сайли, а самые смелые и до Бевери. Вдали пылал Бетюн. В Сайли по беженцам пустили очередь из пулеметов, как будто посыпали солью салат; уцелевшие кинулись с дороги в поле. Шли вперемежку с солдатами — целый поток людей, пешеходы с узлами за спиной, ручные тележки, конные повозки, чужестранный говор, стальные каски, а потом немцы без всяких объяснений загородили дорогу: — Los! Los!