Внешнего наблюдателя могло удивить, как можно было на одном и том же съезде объявить НЭП (либерализовать экономику) и запретить фракции (милитаризовать партию). Но с точки зрения партии, привыкшей действовать в условиях подполья, изначально устроенной на военный манер, противоречия в этом не было: именно потому, что делалась временная уступка капиталистической стихии, ей надо было предстать максимально монолитной, как можно теснее сплотить свои ряды.
X съезд ознаменовал начало конца идейного большевизма с его стремлением к мировой революции, с обостренным сознанием того, что аграрная, «лапотная» (Ленин) Россия до социалистической революции не доросла, что революция может выжить лишь в случае, если ее поддержит Европа (к этому, собственно говоря, сводилась впоследствии демонизированная и приписанная Троцкому идея «перманентной революции»).
Экспорт революции становится отныне экспортом ее советской модели; при Сталине караются любые разговоры о недостатках этой модели.
В отличие от Ленина, навязывавшего партии свою волю в ходе дискуссий, новый вождь будет выражать ее непосредственно и безусловно. Его оппонентам за 15 лет предстояло проделать путь от партийных товарищей, с которыми надо дискутировать, до «шпионов», «бандитов» и «наймитов империализма», подлежащих безжалостному уничтожению. Троцкий, с энтузиазмом поддержавший разгром Кронштадтского восстания, не предвидел, что через три года резолюция о единстве партийных рядов обернется против него. До конца жизни он упорно будет именовать сталинизмом то, что началось еще при Ленине и что его преемник лишь довел до логического завершения. С марта 1921 года кадровая политика, умение в нужный момент мобилизовать большинство, просто продуманная партийная интрига будут играть в жизни ВКП(б) роль более важную, чем блестящая речь или хорошо написанная дискуссионная статья.
Скоро истолкование истинной сущности ленинизма становится единоличной компетенцией вождя. То, что в ходе захвата и первоначального удержания власти составляло главное оружие большевистской партии, теперь стало представлять опасность и подлежало искоренению. Всего через полтора десятилетия после X съезда старые большевики, для которых не были тайной скромные теоретические познания Сталина (Кобы, как они по партийной привычке продолжали его называть), незаметно для самих себя стали опасными свидетелями партийной истории, того, «как это на самом деле было», и были почти поголовно истреблены в ходе Большого террора. После их смерти история большевизма под руководством Сталина была переписана до неузнаваемости.
Контроль над сферой идей в 1930-е годы попадает в руки политической полиции, которая преследует любую неортодоксальную идею как крамолу, угрозу национальной безопасности. В конце концов «идейные преступления» начинают в массовом порядке фабриковаться полицией еще до того, как кому-то пришло в голову их совершить или даже задумать. То, что в 1921 году начиналось как забота о чистоте и единстве партийных рядов, превратилось в невиданную в истории машину казни за преступления, существовавшие исключительно в воображении палачей.
Объявление непримиримой войны духу, сознанию, идеальному началу в человеке способствовало тому, что последователи Ленина легко становились орудиями того, что представлялось их вождям исторической необходимостью. Из страстного стремления улучшить старый мир возникла новая вера. Ее носители не обладали моделью общества, которое предстояло построить, были увлекаемы потоком импровизаций. Большевики не просто утаивали истину от враждебного внешнего мира — она была непрозрачна для них самих. Партия говорила с собой на крайне непрозрачном, архаичном, религиозном языке. Вместо того чтобы, следуя Марксу, расколдовать мир, сделав ненужным религиозное отношение к нему, большевики его еще больше заколдовывают, опутывают многослойной тайной, делают максимально непрозрачным для самих обитателей.
Символами непрозрачности установившихся социальных отношений становятся новые культовые сооружения и обряды.