— Откуда вы знаете, что он у нас?
— О, ты будешь удивлена, но день моего рождения был гораздо раньше, чем вчера, — Борис словно прочитал мои мысли и попытался им противоречить.
— Острить не обязательно, — заметила я.
— Конечно, обязательно, — упрямо возразил Борис, точно маленький ребенок. — Иначе я совсем свихнусь.
— Это бывает, — мне тоже пришло в голову немного пошутить: — У вас же семейка спортсменов, и побег из дома в прыщавом возрасте передается на генетическом уровне.
Борис бросил на меня осуждающий взгляд из-под нахмуренных бровей.
— В отличие от моего отца мне никогда не было плевать на сына, — заявил он. — Я все делал для него. А сейчас я намерен вернуть его домой, о чем мой отец никогда не задумывался.
— Вы ведь понимаете, что Леша на вас обижен, и вы не можете просто ворваться в лавку и приказать ему уходить? — я пыталась объяснить Борису, что он совершает ошибку.
— Не могу? — усмехнулся в ответ Артемьев. — Кристина, ты видела меня два раза в жизни, и ты даже не представляешь, что я могу.
Холодный тон Бориса напомнил, с кем я имею дело. Да, там, на собачьих бегах, мне показалось, что я разглядела в нем человека, но сделать это снова будет непросто.
— Зачем вы так? — не понимала я. — Леша хороший парень, у него доброе сердце. Вам не приходило в голову быть с ним чуть мягче? Он же несчастен и не видит в вас никого другого, кроме тюремного ментора!
— Похоже на комплимент, — мои слова не тронули Бориса. Он шел к парковке, и я зачем-то тащилась рядом. Как же мне достучаться до него? Как объяснить, что жестокость ничего не решает?
— Когда я была маленькой, — вспомнила я, — мы с отцом летом брали велики и выезжали за город, устраивали пикники. Было так весело!
Кроме этих слов в моем голое прозвучало что-то такое, отчего Борис не смог отмахнуться. Детская радость, искренняя и беспечная. И он почувствовал ее. Оттого Артемьев не смог ответить что-то ироничное, хоть в его способностях острить я не сомневалась.
— А что случилось потом? — задал он вопрос. Похоже, он ожидал истории с грустным концом, но пришлось разочаровать его.
— Да ничего, — пожала я плечами. — Просто велики уже не актуальны, и я слишком ленивая, чтобы выползать куда-то. Поэтому мы с отцом играем в нарды.
Только теперь Борис понял меня. Я пытались не разжалобить его, но показать, что можно жить иначе.
— У меня слишком много работы, — упрямо бросил он.
— Как и у моего отца, — согласилась я. — Как и у всех других людей. Это же просто отговорки, они ничего не значат.
Борис какое-то время молчал. Может, он придумывал новую идиотскую шутку, или просто не хотел начинать спор.
— Ладно, признаюсь, ты раздражаешь меня чуть меньше, — почему-то сказал он и отключил сигнализацию на своем автомобиле. — Тебя подвезти?
— Нет, спасибо, — отказалась я. — Ездить в машине с опасными незнакомцами моветон.
Борис захохотал.
— А доставать незнакомцев, это как? — поинтересовался он. Его рука пыталась отдать мне зонт, но я кивком головы отказалась. Тогда он свернул его и открыл дверцу.
— У нас свободная страна, достаю кого хочу, — заявила я.
— Твоя жизненная позиция впечатляет, — улыбнулся Борис из салона. — Впиши это в свое резюме. Креза ведь потребовал у тебя резюме? Иначе инспекторы вернутся и проверят.
Я улыбнулась, глядя в сторону, туда, где над линией горизонта виднелась светлая полоса синего неба. Там не было дождя, ветер пригнал его к нам.
— Что поделать! — проговорила я. — В конце концов, их заключения не самое главное в жизни.
— А что главное? — заинтересовано спросил Борис, и его глаза чуть прищурились. — Семья, которая тебя ненавидит, потому что ты слишком сильно старался для них?
Я услышала в его голосе досаду и злость. Но так злится старик. Он уже ничего не может сделать, да и не хочет. Просто повторяет то, что не дает ему покоя.
— Главное это настоящий момент, — негромко сказала я, обращаясь к старику внутри Бориса. — И то, как ты его проживаешь. Нужно быть счастливым здесь и сейчас.
Артемьев ничего не ответил мне. Какое-то время он смотрел себе под ноги, а потом захлопнул дверцу. Мне почудилось, что Борис улыбнулся, но я видела это сквозь отсвечивающее стекло, поэтому не могу ничего утверждать. В следующую секунду он уехал.
***
В день похорон Вари вновь стояла чудесная погода, почти в точности повторяющая момент смерти женщины. У гроба стояли не только мы с бабушкой. Приехал отец Андрея и Лидия, в которой уже нельзя было угадать сходства с сестрой, а тем более, с той девочкой на фотографии. Их встреча с бабушкой была теплой от радости и влажной от нахлынувших слез. Я заметила, как не хватало им друг друга, и, хоть письма поддерживали меж ними связь долгие годы, они не могли заменить настоящей встречи. Вскоре к ним подошел Юрий Витальевич, которого Лидия узнала не сразу. Не хватало только Кормышова.
Я все еще носила в рюкзаке тот синий блокнот, в котором Варя писала свою трагическую историю. Почерк на его страницах менялся в зависимости от состояния Вари. Порой он тихими, укрощенными буквами строился вдоль линейки. А иногда срывался, точно сердечный ритм, и прыгал по листу, теряя здравый смысл и привычные очертания. Почти до рассвета я отважно пробиралась сквозь эти письмена. Их смысл не сильно разнился с тем, что мне удалось узнать самой, но было приятно ощущать в этом блокноте частицу человеческой души. Написав слово чернилами, мы даем ему силу, которую не может забрать смерть. Я достала дневник Вари и подумала, что будет правильно отдать его отцу Андрея. Он первый, кого коснулся этот обман. Пусть прочтет правду и знает, что его мать ни в чем не виновата, и все, что сейчас обрушилось на него, лишь следствие чудовищной болезни разума.
— Это принадлежало ей, — проговорила я, не осмеливаясь назвать Варю матерью этого человека. — Возьмите.
Андрей в этот момент подошел к отцу и вопросительно взглянул на нас.
— Не думаю, что я имею отношение к этому, — сказал отец Андрея. — Может, ты возьмешь?
Он кивнул сыну.
— Дневник твоей бабушки, — пояснила я. Сажнев какое-то время смотрел на него, на мою протянутую руку, а потом покачал головой.
— Извини, Кристин, — пробормотал он. — Я тоже не могу…
— Спасибо, — отец Андрея слабо улыбнулся мне. По его лицу было видно, что он еще не до конца осознал все произошедшее. Еще не до конца понимал, что его настоящая мать умерла. Я не могла осуждать его. Он не знал матери, она была для него чужим человеком. Не смея настаивать, я отошла от них. Почему-то никому здесь не было дела до этого блокнота. Он лежал в моих ладонях почти невесомой ношей и будто спрашивал, что я буду делать с ним.
Как поступить правильно? Может, положить его в гроб вместе с той, кто написал эти строки? У меня еще оставалось на это время, но что-то остановило меня. Я снова убрала блокнот в сумку. Эта не только история Вари. Она еще и моя. Я сохраню ее и, когда кто-то спросит меня, — Андрей или его отец, — что же на самом деле случилось много лет назад в подсобке института, мне будет, что показать.
Я вышла на улицу. К вечеру похолодало, но ослепительно сияло закатное солнце, напоминая весенние дни. Максим стоял чуть поодаль морга, и я подошла к нему.
— Мрачное зрелище, — проговорил он, и я согласилась. Похороны всегда навевают тоску, но смерть Вари особенно задела меня.
— Мне жаль, что так случилось, — сказала я. — Хоть мы и не знали ее. Это странно?
— Нет, почему же, — грустно усмехнулся Давыдов. — Помнишь, как у Хемингуэя? Колокол всегда звонит по тебе.
— Ты прав, — кивнула я. — Представляю, какого сейчас отцу Андрея. Он узнал, что вся его жизнь сплошная подделка. Это нелегко…
— Еще бы, — негромко сказал Максим. — Но по-настоящему нелегко будет нам, когда мы вернемся на учебу и погрузимся в дивный мир отработок.
Я улыбнулась и стлала думать, как можно избежать суровых наказаний преподавателей.
— Слушай, ну ладно там я, салага, а ты ведь уже на четвёртом курсе. Разве у тебя нет подвязок?
— Если подвязка с Юрием Витальевичем и этой историей не считается, то я в зоне риска, — сообщил Давыдов. — Я же не могу прикинуться хорошенькой девчушкой, которая безумно старается и ловит каждое слово препода.