Сюрреализм балансирует между нормальным, конвенциональным режимом восприятия и возникающими в нем сбоями.
Можно сказать, что фильм Бунюэля и Дали одновременно связывает разнородное и расторгает однородное. Есть знаменитая фраза и «Песен Мальдорора» — полупародийной книги Лотреамона, которую любили цитировать сюрреалисты: «Прекрасно, как встреча зонтика и швейной машинки на анатомическом столике». Эта фраза — модель фильмов вроде «Андалузского пса». В нем есть даже близкий эквивалент этой встречи, а именно объединение гниющих ослов и католических священников на рояле. То есть Бунюэль и Дали монтируют ослов и священников не на монтажном столе, а в самой «реальности».
С другой стороны, обратите внимание на то, какую роль в фильме играют титры. Она ровно противоположна обычной. «Три часа утра», «шестнадцать лет назад» — в «нормальном» фильме такие вставки призваны связать куски повествования, которые контекстуально различны (например, разделены значительными временными промежутками), а в «Андалузском псе» они, напротив, вторгаются в такие моменты, когда повествование кажется совершенно связным, буквально посреди сцены. И наоборот: когда герой, застреленный своим двойником, в процессе падения переносится в другую локацию, этот переход решен как одно непрерывное, сплошное действие. Тот же прием сшивания разных мест часто использует Майя Дерен: героиня делает шаг и оказывается в совершенно другой обстановке. Собственно, это лишь заострение привычной функции монтажа: формирования целостного пространства, времени и устойчивых идентичностей из разнородных фрагментов.
Бунюэль много критикует различные институции, фиксирует отмирание ценностей (как минимум в «Назарине» и «Виридиане»). Насколько сюрреализм интересуется политической и этической проблематикой?
Как я уже говорил, сюрреализм, как и другие направления в авангарде двадцатых годов, — проект жизнестроительный. Этот широкий поворот в сторону жизнестроения произошел в авангардном движении примерно на рубеже 1910–1920-х годов. Несколько огрубляя, можно сказать, что если до этого модернизм был в основном сосредоточен на проблеме формы, языка, выражения, медиума, то есть на автономных аспектах искусства, то с этого момента он будто вознамерился преодолеть барьер между искусством и жизнью, включая политику и мораль — то есть практической областью. Эта задача понималась представителями разных течений по-разному, но она образует некую константу классического авангарда. Сюрреализм — не исключение. По замыслу его создателей, прежде всего Бретона, сюрреализм является в равной степени авангардом искусства и политики, он ведет к всеобщему раскрепощению и освобождению.
Вообще, целесообразно понимать сюрреализм, особенно ранний, не как корпус определенных произведений и текстов, а как комплекс различных практик, далеко не все из которых вели к появлению «произведений искусства» в узком значении этого слова. Сюрреалисты записывали свои сновидения, проводили коллективные сеансы гипноза, совершали походы на блошиный рынок в поисках странных вещей и фиксировали случаи «объективной случайности», когда внешний мир как бы подает нам знаки или отвечает на некий «запрос». Они стремились реализовать сюрреалистический проект не только на бумаге и холсте, но и в самой жизни. Отсюда же — союз сюрреалистов с левыми политическими партиями, в частности коммунистической. Правда, в какой-то момент сюрреалисты встали перед выбором, и одни из них выбрали сюрреализм, а другие — марксизм. Общему охлаждению сюрреалистов к коммунистическому движению способствовали политические события: укрепление авторитарного порядка в СССР, пакт Молотова — Риббентропа и так далее.