— Се есть предатель рода человеческого, — заявил самый старший из советников и заключил с присущей бетам безжалостностью к чужим: — И надлежит его отдать на растерзание нечистым тварям.
Благородный Эрасмус дрогнул, однако выражения лица не сменил, а сэр Джонатан, его бета, прижал руку к горлу, но все так же не издал ни звука.
— О, нет, какая жестокость! Душу благородного Эрасмуса следует спасти, очистив священным огнем! — воскликнул сэр Роддо с негодованием.
Сэр Джонатан посмотрел на Роддо с каким-то детским удивлением, но снова промолчал.
А Виллем отрешенно подумал, какая смерть мучительнее — быть разорванным тварями, или сожженным в огне. И еще — как непостижимы и удивительны люди: Виллем знал Роддо с Эрасмусом с детства, но и предположить не мог, что один из них окажется некромантом, а другой верит огнепоклонникам.
— Сэр Роддо, мой дорогой друг, спасибо, — благородный Эрасмус скривил подрагивающие губы в слабом подобии улыбки. — С таким другом, как вы, не надо даже врагов.
На честной физиономии сэра Роддо отразилось некоторое смущение.
— Если мне будет позволено, — заговорил наконец сэр Джонатан, — обменять жизнь моего омеги на свою…
— Не смей! — прервал его благородный Эрасмус и обернулся к Виллему: — Нет, милорд…
— Не позволено, — покачал головой Виллем и, более не колеблясь, приговорил: — Вы будете казнены, благородный Эрасмус, и примете смерть от меча, как и подобает омеге вашего происхождения, — он посмотрел на своих советников: — Мы не будем умножать зло, скармливая людей тварям, так же, как и не будем мучить ваше тело священным огнем. Ведь если бы сей огонь очищал души, то были бы мы сейчас окружены не нечистью, а ангелами небесными, — задумчиво добавил он.
И обнажил меч, приставляя его к горлу осужденного омеги. По лицу того пробежала дрожь, дыхание сбилось, а ясные глаза наполнились слезами.
— Молитесь, благородный Эрасмус, или же я сделаю это за вас.
— Я не буду прощаться, милорд, — зло усмехнулся Эрасмус в ответ, очевидно, справившись со своей слабостью, — встретимся этой же ночью, когда твари одолеют вас.
— Сомневаюсь, благородный Эрасмус, ведь на нашей стороне бог и светит солнце, а вы нисходите во тьму, — твердо сказал Виллем и отвел меч для замаха. — Скажите, когда будете готовы.
— Хотел бы я призвать бога на свою сторону с той же легкостью, Виллем, мой друг, — зашептал Эрасмус, закидывая голову и глядя на темный замковый свод и знамена под ним. — Но он только на своей стороне, поверьте. А моим солнцем всегда был и будет мой возлюбленный альфа. Прости, Джонатан. Я готов.
И Виллем, громко и четко произнеся молитву за грешную душу благородного омеги, отсек ему голову одним ударом.
***
Той же ночью, скидывая со стены карабкающуюся туда бессчетную нечисть, Виллем Корнский снова и снова вспоминал предсмертное предсказание Эрасмуса.
“Встретимся, — повторял он про себя, разрубая пламенеющим клинком очередную харю, — когда твари, — он замахивался и опускал меч, — одолеют вас”.
И вновь по кругу, одни и те же слова пульсировали в его сознании, теряя всякий смысл от бесконечных повторений.
Волна нечисти внезапно откатилась и занялась какими-то зловещими перегруппировками.
“Когда твари одолеют вас”, — подумал Виллем и прищурился, пытаясь магическим взором пронзить замыслы врагов рода человеческого.
— Виллем, — Роддо сжал его плечо, — если мы никогда не увидим рассвета… — он замолчал, словно погрузившись в пучины мрачных раздумий.
Виллем некоторое время ждал продолжения, а потом обернулся и положил свою руку поверх руки Роддо.
— Сэр Роддо, ваша дружба была одним из тех даров, что каждому человеку даются столь скупо и столь незаслуженно…
— А ваша для меня — единственным даром! — воскликнул Роддо с жаром.
И Виллем с улыбкой обнял его:
— Мы обязательно встретимся, мой друг. Там, где всегда светит солнце.
Нечисть снова подвалила к стенам, таща за собой огромных грязевых големов. Три уцелевшие пушки ударили по первому голему, снеся ему половину плеча. Голем, отвратно завывая, полез по стене, а когда достиг вершины, Виллем отрубил ему руку.
Ошметки мертвой плоти полетели фонтаном, и Виллем почувствовал, что задыхается от невыносимой вони и тяжести навалившихся тварей. “Какой омерзительный конец”, — подумал он.
А потом все осветилось и заполыхало священным огнем — как будто он умер и попал в тот край, где никогда не заходит солнце. Только там было жарко, очень жарко, и Виллем закрыл лицо локтем и зажмурился, выставляя перед собой щит, хотя что могло спасти его от божественного гнева…
— Аз-Терион! — донеслись до него крики людей. — Мы спасены! Десятый род пришел нам на помощь!
И Виллем, осознав себя на этом свете, вскочил на край стены и посмотрел вниз. Там бушевало белое пламя и развевались знамена Аз-Терионов — с черным драконом на серебряном поле.
— Бог с нами, — сказал Виллем, не сводя взгляда с рыцаря-альфы в белом плаще и черных доспехах. — Это же штандарт Торайха Аз-Териона, ты видишь девиз, Роддо?
Яростный дух, горевший во всех альфах, в Торайхе Аз-Терионе ослеплял подобно солнцу, и Виллем поднес ладонь к глазам, как будто действительно смотрел в полуденное небо.
***
Той ночью они очистили не только замковый утес, но и деревню Корнвиллидж у его подножия.
А на рассвете Виллем упал в своих покоях замертво и проспал до вечера — впервые за несколько дней с начала Извержения. Магия и бодрящие эликсиры, державшие его все это время, опустошили его тело и ворвались мутными кошмарами во сны.
Проснулся он с раскалывающейся головой и вкусом металла и крови во рту. И обнаружил, что расторопные слуги догадались его раздеть, обмыть (словно покойника) и уложить в постель.
— Где лорд-протектор? — спросил он у мальчишки, притащившего ему разбавленное вино с сыром.
— Намедни из рейда вернулись, — прошептал тот, испуганно тараща глаза, — притащили дохлых тварей и пировать изволят… ими…
Виллем поперхнулся вином:
— Ты что болтаешь, паршивец!
Мальчишка с воплем сбежал.