Анастасия Вихарева
Кому в раю жить хорошо…
Дьявол и Город Крови — 2
Глава 1. Как Дьявол Маньку позвал в гости.
В конце недели, после отдыха и полного выздоровления, Дьявол заговорил о продолжении пути. От второго железного каравая и от посоха, которым вынимала щепки из огня, осталось чуть меньше половины, и обутки вот-вот должны были сноситься. Как стимул, Дьявол сделал на посохе зарубку, пообещав, что сотрет остатки железа в порошок, когда посох останется по ней — и тогда в котомке запаски не останется вовсе. Но как бы не ругал избы, чтобы не жалели ее, стоило ей взять железо в руки, их начинало потряхивать.
— Это у них страх перед железом, — объяснил Борзеевич Маньке, которая поначалу избы, ходившие ходуном, побаивалась. — Что-то про цепи рассказывают, про ось, в землю вбитую — снимают они его с тебя…
— Снимают они… Да разве так его снимают?! — возмущался Дьявол, негодуя и на избы, и на Маньку, когда замечал, что она о железе думать не думает, а идет на поводу.
А Манька избам была благодарна. Кто бы еще принял ее с железом, да понес бы его на себе?!
И не расстраивалась, когда в очередной раз не могла найти котомку, с тайной радостью позволяя избам почувствовать себя Благодетелями. Хотя бы до того времени, пока не отправятся в путь. До дворца оставалось, чуть больше половины пути (в обход гор, а там до дворца рукой подать!) — и получалось, железа осталось меньше, чем дорога. Пока избы держали его при себе, железо не мучило, не шло за ней, и она наслаждалась жизнью, вдыхая воздух полной грудью, жила себе, как мечтала всю жизнь. Теперь у нее были не только избы, а и друг. И друг встал плечом к плечу и бился насмерть. Пугать старика железом не хотелось. «Пусть посмотрит на меня без железа, пусть привыкнет!» — думала она. Манька не верила, когда Борзеевич доказывал, что успел насмотреться и на железных людей, и на медных, и на больных, и на здоровых — в язвах и беззубую он ее не видел!
К счастью, тайное радио на Борзеевича не действовало. Но знал о нем много, собирая воедино многие отрывочные сведения, которые хранил в своей памяти. А когда речь заходила о железе, пытался советовать, как лучше вывести его на чистую воду…
Огорчало другое…
Она привязалась к избам, которые сами топились, готовили и парную, и стол с яствами, были всегда такие теплые, уютные, а, главное, безопасные. Мысль о том, что их придется оставить, расстраивала ее с утра до вечера. Но вампиры не идейного просвещения опять поднимали голову. Радио слушать она уже научилась — и волну, которая кричала изо всех сил, что некие засланные висельники несут мирным жителям царства-государства конец света, и что в поле полегли тысячи и тысячи.…
Впрочем, нет — прозвучало это только раз, сразу же после полнолуния.
На второй день вампиры одумались и приписывать героические свойства разбойникам перестали, а говорили вот что: поджидают такие-сякие добрых людей на темных дорогах, и всяческими обманами завладевают имуществом, а так же подло, из-за угла, убивают невинных жителей, которые проявляют сочувствие, простодушно предлагая висельникам дом, кров и пищу, и не жалеют ни деток малых, ни стариков, ни прочую живность. И вроде разбойниками не назовешь — ибо разбойник звучит гордо, а любого, кто сумеет снесть вражескую голову, ждет награда в миллионном исчислении.
В общем, ничего нового…
Но Манька расстроилась: за миллионное сострадание ко всем истерзанным ее рукой, будь у нее в избе хоть броненосцы с потемками, ее обязательно достанут, не дав зажить тихой спокойной жизнью. За такую награду желающих найдется, хоть отбавляй! И даже Дьявол им с Борзеевичем не защита, ибо против нечисти был слаб и немощен. Научить или подсказать худо-бедно мог, а против нечисти выступить не имел права. И против человека остерегал. Убивец в Аду автоматически попадал в разряд попирающих землю, и, опять же, Дьяволу вменялось нарушителей карать сурово. Разве что, при личной встрече разрешалось:
А) — оплатить добром за зло,
Б) — вернуть злое,
В) — доброе поставить как щит.
Были и другие варианты. Но их Дьявол не рассматривал, ибо считал сверхъестественными. Люди доброе от него не слышали, как не видели его самого, а если зудел в уме — умнели, но как-то наоборот. И тут только на душу уповать, сможет она человека образумить, или образумили ее уже…
Выходило, что выбора вампиры не оставили, во чтобы-то ни стало, приходилось доставать пронырливую Помазанницу.
Манька все же еще надеялась, что дело можно уладить миром. А если повезет, помирится с душою свою, объяснив, что трудная жизнь его, которая натолкнула на мысль стать вампиром — недоразумение, а вины ее в этом нет. Ну, вампир — но человек же! Борзеевич только головой качал, когда она высказывала ему свои соображения, не веря, что им простится армия оборотней. Но Манька не унывала.
Но как-то пустила стрелу, поискав образную цель Благодетельницы. Стрела полетала-полетала и вернулась, ударившись оземь, чуть не пришибив ее саму. Она едва успела увернуться и заскочить за избу.
— Потому что не знаешь о ней ничего! — прокомментировал Дьявол этот случай. — А если она, это как бы ты? В твоей матричной памяти Благодетельница записана, как доброе интеллектуальное начало, а ты злобное и бессовестное, — тяжело вздохнул он. — Проклятый человек грех вампира на себе несет и принимает искупление отовсюду… А почему? Пусти стрелу еще раз — умрешь, и будешь гореть. Но кому, как не мне знать, что только так дано человеку поймать второго себя… Если честно, имея в себе такую мерзость, я бы без раздумий умер.…
Дьявол усмехнулся. Не иначе, опять имел в уме что-то не совсем то, о чем сказал. В Манькины планы умирать не входило, лицо перекосило от одной мысли. Она убрала стрелы в колчан.
Дьявол дождался, когда вытянутое лицо ее примет правильную форму.
— Тогда люби ее, как себя, — посоветовал он, усаживаясь за край стола и выкладывая рядом ящик с инструментом. — Глядишь, успокоится…
— Шутишь?! Немного радости заметить за собой голодуху по окровавленным шеям! — Манька скривилась брезгливо, накрывая ужин на другом конце стола.
— На это не надейся, — ответил Дьявол с усмешкой. — У вампиров это личностное качество, людям знать о нем не положено. Но задайся вопросом: как Помазанники, кровососущие твари, остаются милейшими людьми, а ты, до противного добрейшее существо, кажешь людям свой голод?!
— Верное дело Дьявол говорит, — заметил Борзеевич, подоспев к завтраку, усаживаясь поближе к огоньку, подвигая к себе тарелку.
Завтракали перед домом по привычке, любуясь землей и всем, что она успела родить. Пироги и самовар стояли на широком длинном столе, занимая один его конец, покрытый льняной белой скатертью в синюю полоску. На другом конце Дьявол заканчивал вырезать узор на столешнице, посыпая линии серебряной крошкой, нарезанной соломкой, покрывая сверху лаком. Получалось красиво. От центра расходились ветви с листьями неугасимого дерева. На ветвях сидели разные птицы, водяные и русалки, и даже Борзеевич, с ухмыляющимся во весь рот лицом, хитрющими прищуренными глазами и с выбитыми передними зубами. А вокруг стола стояли длинные широкие скамьи со спинками, сделанные самоделкиным инструментом по замыслам Борзеевича, на которых сидеть было удобно, и разрешалось залезть целиком, что Манька и сделала. Ноги ее лежали вытянутые на скамье. Костер горел тут же, неподалеку. Дьявол иногда опускал в него прутик, обжигал со всех сторон, а потом наводил им тени на узоре.
— Я давно приметил: вот как бы умный человек, — проговорил Борзеевич с набитым ртом, уминая пирог с капустой, — а самый наипервейший заступник вампира. А все потому, что лицо у него — достояние государственное. Если он рот при этом не открывает. А открыл, человек надвое разделился: вроде человек перед ним, а схватил зубами, не оторвешь.
Был он мокрый и взлохмаченный, на босу ногу, с заплывшим глазом. Опять, наверное, досталось от водяного. Борзеевич неисправимо любил баловать с русалками, они отвечали ему тем же. Водяной за баловство старика подкарауливал, и чтобы не шкодил, кормил подзатыльниками (на дочек у него рука не поднималась), но Борзеевич не умнел, а только вздыхал с досады — и стоило водяному отвернуться, уже опять качался в лодочке, а вокруг хороводили русалки…