Конь рвался. Суетясь и сопя, ругаясь, впятером затянули в рукав. Бились: не брал удила, всхрапывая скалил сжатые зубы. Придерживая через жерди седло, проволокой достали под брюхом болтающиеся подпруги. – Вяжи чумбур. – Третьяк утер пот… – Вяжи два чумбура. Коротко перехватил повод: – Страхуй.
Вывели втроем. Конь ударил задом и задергал. Иван повис на уздцах. Юрка и Колька со сторон тянули чумбуры. – Ждешь, Сиверин? – озлел Третьяк. – Берешь – бери! Не убьет… При коновязи конь стих. Сиверин курил рядом. Кругом предвкушали. – Ехай, Сиверин, ехай, – поощрил Третьяк.
Навстречу руке конь оскалился. Привязанный, стерпел: Сиверин почесал, поскреб плечо сильно. Взялся за луку седла – конь прянул, Сиверин отскочил.
Захлестнул за коновязь чумбур и, заведя кругом, прижал коня к бревну боком; сунул конец Юрке: «Держи».
Отвязав повод, влез на коновязь и с нее быстро сел, взявшись правой за заднюю луку. Конь забился, ударил дважды о коновязь – Сиверин поджал ноги, удержался.
Вывели на чумбурах. Конь, шарахаясь и заступая задом, рванул, они побежали, удерживая концы. Сиверин перепилил поводом, натянул обеими руками кверху, щемя коню губу, он дал свечу, тряхнул спиной вбок, стал заваливаться, Сиверин бросил стремена и, толкнувшись коленями, отлетел вбок, перекатываясь подальше; конь извернулся по-кошачьи, спружиня взял в бег, но Третьяк уже захлестнул чумбур за столб изгороди, и он, припадая на сторону и хрипя, с маху был развернут натянувшейся петлей. – Ничо… Пусть успокоится…
Сиверин сел снова. Юрка с Колькой перехватили чумбуры в метре от шеи. Упирались, не давая коню подняться на дыбы, Сиверин всей тяжестью налег вперед – и коню, подсев и резко бросив задом, отправил его через голову.
– Показывай класс… наездник… – прогудел Чучарев, начальник связки, грузный сильный старик, супясь с улыбкой. Скотогоны загрохотали. Сиверин отряхнулся, прихрамывая. Поводил под уздцы.
Успокоил ведь вроде. Сухарь конь взял, схрупал. Пустил в седло. Прошел шагом. – Вот и в норме, – сказал Третьяк. Не чувствовал Сиверин, что в норме.
Рысью… Поддал пятками в галоп – конь уши прижал, попятился; пошел шагом. Сиверин натянул повод, и конь встал. Третьяк смотал и приторочил чумбур, второй Колька отвязал. – Пусть-ка еще проедет, – сказал он и шлепнул веревкой по крупу.
Конь с места понес. Они вылетели в ворота. Сиверин вцепился в повод и луку. Заклещился коленями и шенкелями, теряя стремена.
Пот мешал глазам. Не мог отвлечься, чтоб слизнуть с губ. Тянул повод затекшей рукой. Храпя и екая, со свернутой поводом мордой, конь не урежал мах. Юстыд скрылся.
Сводило ноги. Седло сбивалось к холке. Сиверин надеялся, что не ослабнет подпруга.
Конь тряс жестко. Он осадил разом, и Сиверина швырнуло через голову, но первое, что он сообразил – повод был мертво зажат в руке; этот повод, вывертывая руку из сустава, волок его стремительно по траве и камням. Копыта вбивались плотно; бок вспыхивал до отказа сознания; но это значило, что повод не оборвался, он и правой схватился, подтягиваясь, пытался подтянуть ноги и встать, но конь тащил слишком быстро, завертелся, лягаясь, и в заминке хода Сиверин успел вскочить и повис на поводе, топыря ноги по уходящей земле и клекоча. Он налегал книзу, сдерживая; он сумел высвободить правую руку и дотянулся до передней луки, подпрыгнув сбоку, закунул правую ногу. Конь дернул, нога соскочила, но рукой удержался, снова закинул и втянул, судорожно дрожа, втянул себя в седло. Взбросив подряд, конь стал на месте. Он дышал со свистом. Он отдыхал. Сиверин сидел. Отпускало сдавленное горло. Сведенные мышцы вздрагивали. Воздух был желт: тошнило. Тыча рукой в багровых рубцах от повода, нашел курить. С трудом чиркал вываливающиеся спички. Край сигареты окрасился. Сплевывал.
Прохватил ветер. Горячий, в поту, он остыл; полегчало. Дождь полетел полого. Конь переступил, отворачиваясь задом. Сиверину тоже так стало лучше.
Припустило сильно. Видимость сделалась мала за серой водой. Сиверин тихо толкнул в шаг – конь послушался, пошел. Но повернуть не подчинялся. Сиверин остановил: какой конь любит дождь в морду…
Не просвечивало, и определить время было трудно. Сиверин замерз. Он жалел, что без телогрейки и шапки. Сигареты в кармане размокли, и он выкинул их. Они ехали и останавливались под дождем. Сиверин пружинил на стременах – грелся.
Низкое солнце вышло быстро. Вечерняя прозрачность пропиталась насквозь чабрецом и горной медуницей. Емуранки засвистели. Конь попал ногой в норку и споткнулся. Сиверин поддернул повод, – он захрапел и понес.
Успокоившийся было Сиверин озверел в отчаянии. Сил могло не хватить. Он повернее уперся в стременах и откинулся, выжимая повод. Гора была впереди, и он не давал коню свернуть.
Мотая закинутой головой, выбрасывая разом в толчках передние ноги, конь нес в гору. Он опасно оскользался на мокрой траве склона, но Сиверин не кинул стремян, даже когда копыта затрещали по каменистой осыпи вокруг отвесной вершины. «Сдохну! – вместе! – по-моему будет!» – ослепляло в высверках, на косой крутизне утек упор, сдирая правый бок о щебенку, они съехали вниз метров двадцать до низа осыпи…
– Вставай, сука!.. – сказал Сиверин, перенося тяжесть влево, не вытаскивая ногу.
Конь поднялся. Правое колено выше сапога, бедро и локоть у Сиверина были ссажены под лохмотьями, но крови не было.
– Тоже, самоубийца, – сказал коню Сиверин, вдруг неожиданно повеселев. – Не круче моего… Обломаю! – задохнулся он и пустил вниз, врезав каблуками, но стараясь, однако, не попасть по свежей царапине.