Конан и слепая богиня

Драгоценные бокалы, изготовленные из массивной офирской керамики, глухо стукнулись. Один из них под дикий хохот разлетелся на тысячу осколков. Услужливый толстый хозяин, почтительно склонившись, немедленно заменил его новым.

— А это знаете? «Едет наемник на коне и подпевает себе:

«Я дикарь Феридан, внимательно взгляните на меня!» После долгой скачки жажда заставила его остановиться в трактире. Он идёт прямо к очагу, покачивая бёдрами из стороны в сторону и напевая про себя. Вдруг возомнив себя почитаемой Верховной жрицей».

— Конан из Киммерии!

— За киммерийца, короля забияк!

На стол брызнули капли золотой ароматной жидкости. Таурус довольно рыгнул и, оттолкнув миску с двумя последними клешнями, протёр пальцы о хлебный мякиш.

«— Добрые люди, поднесите свежий кусок мне, прошу.
— Хорошо, но ты должна мне угодить!
— Ладно, — и жрица задирает сзади рясу и отворачивается лицом к стене.
Путник Феридан вливает залпом в себя пару бокалов самогонки и величественно удаляется».

— Живи и здравствуй, хозяин Таурус! Славься!

Трактирщик испарился, чтобы приготовить следующее блюдо. Его гости щедро заплатили аванс серебром. Требуется покрутиться и постараться, чтобы и завтрашняя их оплата была столь же высока, как и его недельный заработок.

«Посадил почтенную жрицу позади себя в седло, пришпорил коня рысью и начал напевать: «Я дикарь Феридан». А она ему вторила с наслаждением: «Я сладкая Эрикес, сердце моё так сильно бьётся, а под чёрным облачением мантии сегодня у меня пылают не только уши».

От миски с крабами они перешли к керамическому подносу с острым, пряным и хрустящим пивным сыром, посыпанным паприкой и сладким фиолетовым луком, а также к мискам, наполненным доверху прозрачной красной икрой, чьи шарики были как большие соски роскошных куртизанок, и варёным перепелиным яйцам, ровными рядами разложенным по серебряным подносам и напоминающим стойкостью и выправкой безжалостное немедийское войско в дни его наивысшей славы. Жбаны лёгкого кешанского сменили пропылённые бутыли выдержанного красного вина с южных склонов Ильбарских гор.

Ночь понемногу катилась к утру. Теперь пили изысканный, двенадцатилетней выдержки самогон из кукурузы, хранящийся в бочках, сколоченных из досок тысячелетних дубов, растущих только в Боссонском приграничье (по крайней мере, в этом клялся хозяин), который закусывали ломтиками копчёного лосося. Начинало рассветать.

В сознании оставались только Конан и Таурус. Обняв друг друга за плечи, они без удержу непрестанно выкрикивали похабные песни наёмников и солдат, какие только могли припомнить. Они уже и не старались даже разливать по чашам — выпивали благородный выдержанный напиток прямо из горлышка бутыли, которую справедливо передавали из рук в руки. Хикмет, Зурн и Карагиз подрёмали, опустив головы на стол. Кермар упал рядом с очагом, огонь в котором давным-давно догорел и угас, а храп его напоминал тот звук, когда напильником проводят по металлическому крутящемуся обручу. Хозяин таверны присел на лавочку в углу, прислонив голову к стене, и, несмотря на шум и обязанности, заснул безмятежным сном праведника.

Но затишье длилось лишь мгновение. Веки Тауруса закрылись, Конан как раз проглотил последний глоток того, что оставалось на дне. Тогда вдруг Хикмет вздрогнул, дёрнулся и, выкатив пустые невидящие глаза на противоположную стену, начал что-то лепетать. Сначала это бормотание звучало крайне неразборчиво, но постепенно его голос обрёл ясность и убедительность и под конец зазвенел неестественным металлический тоном:

— Не заслужил лёгкой смерти тот, кто противится и бросает вызов богам. Однако причудливо переплетены и запутаны линии судьбы. Страдания дочери проклятого отца подходят к концу. Чужак восстановит справедливость и вдохнёт испепеляющий зной восхитительной страсти тысячелетней крови, прежде чем пойдёт дальше своею дорогой».

Автор пьес был явно не в себе. Глаза его закатились, и он изрыгал одно слово за другим.

— Хикмет, очнись! — затряс киммериец хилые плечи.

Старец повернул к нему безжизненное лицо и снова промолвил холодным, чужим, металлически звучащим голосом:

— Уже сжимается петля, враги украдкой ползут в тени утра. Беги, если тебе жизнь дорога.

— Что ты несёшь? Какие враги?

Внезапно встревоженный Конан посмотрел в окно На миг ему показалось, что где-то в тени фруктового сада, окаймляющего подъездную дорогу в трактир, он заметил неприметные движения, внезапно разом прекратившиеся.