Ладонь приглушила протестующий вскрик. Прежде чем Антара успела возразить поэнергичней, Кермар снова притиснул её к себе и опытным поцелуем заставил умолкнуть. Он не отпускал её, даже когда она выгнула спину, пытаясь освободиться, и равномерным покачиванием охватывал её уста снова и снова, пока сбивчивое дыхание не успокоилось. Порабощённая охватившим её желанием, Антара, всхлипнув, прекратила сопротивление. Двойное возбужденное дыхание стало громче. Наконец парочка внезапно поднялась и направилась прочь от светящихся угольков. Вскоре в ночи зазвучал девичий смех, а потом опять смолк.
«Окаянная девка! — Киммериец решительно стиснул кулаки и снова закрыл глаза. — Зачем бороться за то, что всегда доступно и предлагается походя? Ведь не убивать же комедианта из-за женщины, племени непритязательного, неразборчивого, вероломного, коварного…»
Крайне недовольный, он снова попытался заснуть.
Прохладная вода сладко проникала через жабры, и каждодневные жгучие боли, терзающие грудь, отступили. Воспалённые белки понемногу зажили, глаза обзавелись бледно-фиолетовыми узкими зрачки и могли теперь ясно видеть даже безлунной ночью. Когти на пальцах больше не росли, но с каждым днем становились сильнее, крепче, изогнутее и смертельно опаснее. Крылья он ещё опробовать не отваживался — те были всё ещё хрупки и слабоваты. Слишком гибкие хрящи ещё не могли хорошо удержать форму, поэтому приходилось спать на брюхе. Нежные прикосновения к полупрозрачной серебристой оболочке, соединяющей благородные изгибы запястья и узкие бедра, его тешили, радуя почти так же, как когда-то волновали его изгибы податливого женского тела. Когда он, элегантно скользя, проплывал глубоко под водой около тёмных утёсов, расположенных вокруг озера Венна, вода вокруг него вспенивалась в диких вихрях.
Воспоминание о человеческом лице, которое Нар-Дост когда-то видел в зеркале, уже его не беспокоило. Когда-то из-за этого он и расколол зеркало. У вендийских купцов пришлось доставать новое, с массивной резной золоченой рамой. И, всматриваясь в него, он преисполнялся огромным удовлетворением. Строение черепа не очень изменилось. Темя и затылок окрепли, волосы выпали — вместо них голову покрыли роговые чешуйки. Они были велики, как полновесные дукаты, но гораздо прочнее. И служили более надёжной защитой, нежели железный шлем. Глазные дуги немножко изогнулись и отошли, однако форма и разрез глаз остались неизменны. Но фиолетовая радужка и сам зрачок, похожий на кошачий, уже не имели ничего общего с человеческими. При этом во взгляде Нар-Доста читался жестокий хищный интеллект. Носового хряща уже не было, а ноздри уплотнились и расплющились. Узкий бескровный рот скрывал небольшие закруглённые резцы и могучие клыки, острые как бритва, которые, вырастая, становились ещё сильнее. Откусить край хлеба, как человек, у него теперь едва ли получилось бы, а людская усмешка осталась только как мимолётное воспоминание. Зато сейчас он легко мог вырвать из тела извивающейся добычи клочок мяса величиной с кулак человека.
Матовая кожа Нар-Доста блистала лёгким серебром и везде, кроме лица, превратилась в твёрдые сверкающие чешуйки. Его новое тело начинало становиться красивым. Удивительное сочетание неестественных форм наделяло его своеобразной гармонией, хотя и нечеловеческой, но по-своему впечатляющей. Не было сомнений — он становился зверем. Уникальным, единственным в своём роде — и сильным. Наисильнейшим. Ещё немного, еще мгновение — и он взлетит в первый раз. Земля, вода, воздух — всё это будет его. Он овладеет стихиями.
Нар-Дост лениво вытянул коготь — на некогда бывший руке сверкнули серебром чешуйчатые пластины, отклонившиеся мембраны наполнились водой, и на поверхности водной глади отразились вспышки света. Хотя он и не особенно старался, другие водные обитатели не имели теперь ни малейших шансов против его молниеносных рефлексов. В когти ему попала корчащаяся трепещущая щука. Игривым, почти ласкающим движением одного пальца он распорол её от жаберной щели до хвоста. Вода стала красной от крови, и блестящие чешуйки, медленно трепеща, опустились ко дну. Нар-Дост задумчиво взирал на последние проявления утекающей жизни. Жажда использования освобождающейся магии теперь пульсировала в его венах всё чаще. Почти каждый день он представлял изящную девичью шейку, из которой потоком хлестала яркая кровь.
Он отпустил неподвижное тело рыбы, которое медленно упало на дно. Равнодушно проследил за ним — и насторожился. Не более чем в двух саженях под ним что-то мелькнуло золотом. Изгиб тела, ещё один поворот — и в его стиснутых когтях замерцала чаша Кетта. Сама судьба возвращала её. В неё когда-то стекала жертвенная кровь — конец и начало одновременно, кровь, которой всё начинается и заканчивается. Кровь преобразований и превращений. Та, которая принесёт желаемое. Он словно услышал биение сердца девственницы.