«А парнишка?» Ещё немного Нар-Дост посомневался, однако потом его разум успокоился.
Сайят-Нов набрал воздух, глубоко вдохнув, и едва не раскрыл рот для другого отчаянного вскрика, когда ужасное страшилище окинуло его диким взором. И вдруг малец явственно увидел своего приемного отца — гордого, довольного собой, а с ним — доброго, ласкового, любящего. И смолк, счастливо улыбаясь. Наконец человек, которого он любил, возвратился. Уже никогда ему не будет так страшно одному. И он побежал ему навстречу, так же, как когда был ещё ребёнком. Навстречу спасительным объятиям.
— Отец! Я тебе всегда верил!
— Глупец! — Нар-Дост, ошеломлённый проявлением детской любви, отпрянул, словно пораженный ударом молотка, и прервал наведённые чары.
Сайят-Нов, очнувшись и придя в себя, закричал снова и выскочил из своей комнаты. Он прошмыгнул через кухню и выскочил, пошатываясь в зал. В последний миг он еле удержал равновесие, чтобы не рухнуть с высоких каменных ступеней перед входными воротами, пересёк двор, хаотично стремительно петляя, врезался плечом в стену барбакана. Вскоре шаги паренька застучали по деревянным мосткам и понемногу утихали, отдаляясь вниз, в долину, где лежала Кармайра.
Нар-Дост, ещё стоявший на месте в комнате за кухней, не двигался. Он ощутил сопротивление, негодование и ужас почти детского разума, но одновременно и его отчаянную любовь и безнадёжную скорбь о утрате своего отца. Колдун каждый миг держал связь с разумом мальчугана и легко мог убить его. Для этого было достаточно лишь мысленного приказа, чтобы тот вонзил себе в грудь один из кухонных ножей или спрыгнул с головокружительно высокого бастиона в глубокие волны. Это можно сделать даже сейчас — заставить его разбежаться, врезаться в скалы и биться о камень до тех пор, пока от головы не останется только кровавое месиво.
Вдруг, непонятно почему, на миг перед его глазами мелькнуло воспоминание о том, как он, когда ещё был знахарем-целителем, подобрал у ворот барбакана беспомощного, никому не нужного подкидыша. Он мог убить его и тогда, просто оставив там лежать. Стоит ли возиться с ним сейчас?
Впервые за многие годы Нар-Дост действительно остался один. Во всём Топраккале не осталось ни одной живой души. Потихоньку он вышел во двор, вымощенный давно рассыпающимися каменными плитами. Сильные ноги, натренированные сотнями подскоков и прыжков, без малейшего напряжения и усилий переступали через груды осыпающихся камней и щебня, которые Сайят-Нов старался аккуратно огибать, чтобы не вывихнуть лодыжки. Колдун раскрыл великолепные полупрозрачные крылья, гладкие и упругие, и бесшумно взлетел ввысь. Его крепкие чешуйки вспыхнули под весенним солнцем, сияя как серебро.
Приземлился он среди множества уже трухлявых, некогда могучих черноствольных сосен. Прислонившись спиной к защитной стене бастиона, он всмотрелся вдаль, в темную синеву озера. Его зрачки под натиском яркого весеннего света сразу же сжались до узких вертикальных щёлочек с фиолетовым оттенком, отражающих яркие лучи светила, как живые аметисты. Когда колдун повернулся, нечеловечески зоркие глаза разглядели крошечные серые камешки, сорванные ветром и катящиеся с заснеженных пиков Карпашских гор, и каждый из ярко-красочных цветков на лугах, лежащих на дороге к Кармайре. Он ощущал изобилие жизни, бурлящей под водной гладью озера, однако студёная кровь рыб его теперь нисколько не привлекала, даже не интересовала.
Он одинок. Действительно одинок. Один из своего рода. Уникальный. Наисильнейший, наисвирепейший, наимогущественнейший. Он старался насладиться этим ощущениями, но не удалось.
Нар-Дост раздраженно потряс головой, словно отгоняя неприятные мысли. Он знал, что ему поможет. Элегантной изящной дугой облетев крепость, он направился к окну своей спальни. Из инкрустированного ониксом ларца, скрытого защитным колдовством и проявившегося после произнесения заклинания, из-под одной потрёпанной старой книги он вытянул удивительный амулет — наиважнейшую, редчайшую и бесценнейшую из принадлежащих ему вещей. Купил он это незадолго до исчезновения Кетта. И не прогадал. На массивной цепочке из чернённого серебра качался полупрозрачный серебристый стеклянный куб с отшлифованными гранями и с мёртвой бабочкой внутри.