Предосторожность оказалась не лишней. Одна стрела выбила искры у него из-под ног, попав в камень, другая обдала ветром щёку, пока шли три секунды, за которые он достиг гребня холма.
Две тени уже бежали в разные стороны. Успевшую отбежать подальше Конан сразил стрелой, другую, замешкавшуюся, — выхваченным из-за голенища кинжалом. Тот, что был убит стрелой, даже не вскрикнул, рухнув лицом вниз на каменно-травянистый склон. Тяжёлый арбалет громыхнул о камни. Стрела вошла убитому прямо в сердце.
Другой, с кинжалом в печени, ещё стонал и пытался отползти подальше.
Присев, чтобы не выделяться на фоне ночного неба, Конан с минуту выжидал, окончательно убедившись в отсутствии других соучастников. Нет, этих шакалов было только трое — вернее, двое: не к чему оскорблять пса. Ведь он лишь выполнял приказы хозяев.
Вот, значит, почему по этой тропе перестали ездить…
Подойдя к стонущее-ползущему, варвар понял, что тот уже не опасен. Прикидываться в такой ситуации невозможно. Широкий кровавый след и наполненные болью и страхом глаза выдавали полную беспомощность бывшего охотника на людей. Человек замер, вжавшись спиной в валун побольше, когда Конан с другим кинжалом в руке приблизился шага на три. Никакого оружия в тонких руках не было.
— Что, приятно быть дичью?! — прорычал взбешённый ещё киммериец, буравя глазами беспомощного теперь врага. Правда, в его распоряжении были только глаза бандита — всё остальное лицо скрывала чёрная тканевая повязка. Чёрной же была и вся остальная одежда грабителя, а руки и часть лица оказались вымазаны сажей: так делал и сам варвар.
Глаза на его выпад никак не отреагировали, из чего Конан сделал вывод, что его не понимают. Ругнувшись, он повторил вопрос на туранском, а затем и на шемитском. Ага, его поняли — глаза прищурились. Но отвечать ночной гость явно не собирался.
Тогда, засунув свой кинжал на место, Конан подошёл поближе и, опустившись на колени, принялся разматывать что-то вроде шарфа, закрывавшего лицо раненого. Небрежно он отбросил в сторону маленький кинжальчик, которым тот попытался ткнуть в него. Он даже не выругался ещё раз.
Густые тёмные волосы рассыпались по плечам незнакомки, и Конан понял, что перед ним, как ни странно, женщина. Вот теперь он выругался. Но уже про себя.
Молча он с минуту изучал лицо явно восточного типа и ломал голову, как и почему женщина могла выбрать такую профессию.
— Пить… — еле слышно выдохнула наконец раненая. Как ни странно, она была довольно миловидлна, но с квадратным волевым подбородком и высоким лбом. На вид ей можно было дать лет сорок или чуть больше.
Хотя варвар знал, что рана в правом боку смертельна и с пробитой насквозь печенью его жертва не протянет больше десяти минут, он буркнул:
— Сейчас. — И отправился за флягой.
Больше двух глотков женщина всё равно отпить не смогла — её жажда была вызвана не столько потерей крови, сколько тем, что повреждена печень. Захлёбываясь и задыхаясь, она откинулась вновь на камень: струйки воды стекли по лицу и шее на одежду.
Глядя на грабительницу, Конан, хоть и испытывал определённые сожаления, отнюдь не раскаивался в содеянном. Уж раз эта несчастная взялась за ремесло бандита, то и получила по заслугам. Он знавал страны, где за подобные преступления её смерть была бы куда дольше и мучительней, не говоря уже о сотнях издевающихся, тычущих пальцами и гогочущих зрителей. Сам он нападение на спящего, да тем более с помощью собаки, считал верхом подлости и низости, достойных только трусов и мерзавцев.
Поэтому, повернув к себе бессильно опустившуюся голову со слипшимися уже от смертельного пота и воды волосами и закрывшимися глазами, он довольно бесцеремонно потряс её и спросил:
— Кто ты? Как звать тебя?
Ему пришлось повторить встряску и вопрос. Губы разлепились:
— Я… Ха… физа. — Еле слышный стон-шёпот.
— Сколько вас было? Кто ещё с вами?
— Только… двое… И Серая… — Теперь приоткрылись и глаза. Тусклые.
Ага, значит, собака — сука. Надо же. Две женщины в одной банде. Или — три?!. В любом случае — явно перебор. А впрочем…
— Ну и сколько человек вы прикончили? — по правде говоря, он не ожидал правдивого ответа на свой вопрос, тот вырвался чисто машинально, так как ему всё же было интересно, на что была способна эта странная банда. Да и просто молчать, ожидая неизбежной смерти незнакомки, глядя, как по каплям уходит жизнь из тёмных миндалевидных глаз, было неприятно.
— Сем… надцать, — тем не менее расслышал он. Видать, Хафиза тоже не сомневалась в своей смерти и не видела смысла запираться.