Натянуто улыбнувшись, Кесадо поклонился и вышел. Злоба душила его. На этот раз судьба оказалась на стороне мятежного киммерийца, подумал он, но уж в следующий раз кости лягут по-другому. Потому что Конан, знал он об этом или нет, пригрел змею на своей груди.
Вопреки мнению Мило и Кесадо, Львиное Войско было далеко не столь истощено и малочисленно и уж, во всяком случае, не голодало. Оно насчитывало уже больше пятнадцати сотен и день ото дня крепло и получало продовольствие. Отощавшие кони паслись на необъятных просторах равнины; женщины, которые остались в лагере, когда войско выступило на север, ухаживали за ранеными. Почти весь обоз уцелел; один за другим приходили воины, — оборванные, шатающиеся от усталости и ран, они пополняли редкие, но исполненные решимости ряды мятежников. Леса шорохами отзывались шагам охотников, звенели под ударами топоров, а в лагере оружейники вырезали копья и стрелы, и наковальни гудели под молотами — кузнецы готовили наконечники и мечи.
Прошел слух, что арьергард — тысяча под командованием барона Гродера Аквилонского — уцелел в Тунаисской бойне и теперь продвигается по горным перевалам на восток. Это вселило надежду. Конан послал Просперо с отрядом всадников, чтобы проверить, так ли это, найти отставших товарищей и привести их в лагерь. Декситей молился Митре, чтобы слух оказался верным, — войско Гродера почти удвоило бы их силы. Королевства рушились под натиском и более малочисленного войска, — тут все дело было в решимости.
Над Паллосской равниной сияла полная луна — словно желтый глаз разгневанного бога. Ледяной, пронизывающий ветер шелестел в высоких травах, невидимыми пальцами забирался под плащи часовых, что охраняли лагерь мятежников.
Конан сидел в освещенной свечой палатке, перед кружкой эля, и слушал товарищей. Одни, удрученные недавним поражением, не желали и думать сейчас о дальнейших военных действиях. Другие жаждали мести и настаивали на том, что нужно выступить как можно скорее, несмотря на более чем скромные силы.
— Послушай, Командор, — говорил князь Троцеро. — Амулий Прокас уверен, что мы растоптаны, и уж никак не ожидает, что мы нападем на него столь скоро, так что мы наверняка застигнем его врасплох. Когда мы перейдем Алиману, к нам присоединятся верные пуантенцы, которые только и ждут нашего прихода, чтобы поднять всю провинцию.
Дикарская душа Конана толкала его к тому, чтобы последовать совету друга, и как можно скорее. Если они прорвутся через границу именно сейчас, когда судьба отвернулась от них, то поражение превратится в победу, в торжество мести. Он остро нуждался в какой-нибудь успешной вылазке, чтобы поднять дух людей. Люди уже начинали разбегаться, они попросту не желали принимать участия в деле, которое казалось им безнадежным. Если он не сможет подкрепить их глубокую преданность надеждами на победу, то утечка недовольных скоро превратится в поток, который размоет войско и превратит его в ничто.
Однако могучий киммериец много лет посвятил войне и стал много мудрее в искусстве вести ее. Опыт предостерегал его и подсказывал, что нужно умерить пыл нетерпения и не использовать пока те силы, что остались, — хотя бы до того, пока не вернется Просперо с вестями о бароне Гродере или с его войском. Если бы Конан был уверен в том, что ему удастся сдержать нетерпеливые порывы, то он мог бы определить, когда будет лучшее время для нападения.
Распустив совет, Конан отправился к Альсине, к ее горячим объятиям, нежной груди, золотистому телу. Танцовщица, применяя всевозможные уловки, для утоления страсти Конана, приводила его в состояние восторга, граничащее с безумием. Но в этот вечер она со смехом выскользнула из его объятий и подняла кубок вина.
— Настало время, мой господин, когда тебе пора выпить напиток знатных. Довольно хлебать горькое пиво, — ты ведь не какой-нибудь крестьянин. Я привезла с собой из Мессантии прекрасное вино — специально для тебя.
— Клянусь Кромом и Митрой, милая, мне уже хватит того, что я выпил за этот вечер. Я хочу испить вино твоих губ, что мне какие-то виноградные выжимки.
— Но от этого твое желание станет еще сильнее, — так же как и то наслаждение, которое я от него получаю, — вкрадчиво произнесла она.
Стоя в полосе света, окутанная тонким шелковым покрывалом цвета шафрана, — впрочем, оно почти не скрывало линии ее соблазнительного тела, — она лукаво улыбнулась и протянула ему кубок.
— В нем пряности моей родины, они обострят все твои чувства. Неужели ты не выпьешь это, мой господин, — ради меня?