Пока эти люди методично вырезали спящее войско в лагере, другие — такие же молчаливые тени — переходили вброд бурлящие воды Алиманы. Они тоже были вооружены.
Аскаланте, князь Туны, проснулся от душераздирающего вопля. За ним последовали крики изо всех концов лагеря, а потом и весь лагерь превратился в бурлящий хаос. На мгновение Аскаланте подумалось, что он бредит. Но тут до него донеслись звуки боя, вопли раненых, стоны умирающих, топот сотен ног, свист стрел и лязг стали.
Бормоча проклятия, князь вскочил полуодетый с походной кровати, откинул полог шатра, и его взору предстал сущий ад. Горящие шатры окрашивали сереющее небо ужасающим светом. Повсюду в жирной от крови грязи валялись трупы, напоминавшие игрушечных солдат, разбросанных непослушным ребенком. Полуодетые аквилонцы в исступлении пытались отбиваться от закованных в броню врагов, вооруженных копьями, мечами и секирами. Вражеские лучники в упор расстреливали безоружных королевских воинов. Аквилонские сотники и десятники героически пытались выстроить в боевой порядок своих пехотинцев и вооружить тех, кто выбегал из шатров с пустыми руками.
У шатра, у входа в который стоял обезумевший от страха князь Туны, показалась гигантская фигура. Это был Громель, огромный боссонец, изрыгавший страшные проклятия. Ошеломленный Аскаланте уставился на него. На сотнике была набедренная повязка и кольчуга, надетая прямо на голое тело. Кольчуга была изорвана, и из-под стали виднелся его мускулистый торс, представлявший из себя страшное кровавое месиво.
— Нас предали! — взревел Аскаланте, схватив Громеля за перепачканную кровью руку.
Громель стряхнул с себя руку князя и сплюнул кровью.
— Предали или застали врасплох, а может быть, и то и другое, — прорычал боссонец. — Провинция взбунтовалась. Наши караулы перебиты; кони угнаны в лес, дорога на север перекрыта. Разбойники переправились через реку в этом проклятом тумане. Мы попали в мышеловку и не сможем отбиться от варваров.
— Что же делать? — прошептал Аскаланте.
— Спасаться бегством, — выпалил Громель. — Или сдаваться, что я и собираюсь сделать. Помоги мне перевязать раны, пока я в себе.
Скрытые туманом копейщики Конана перешли Ногарскую мель. Когда завязалась битва, к ним присоединились Троцеро, Просперо и Паллантид с лучниками и кавалерией. Прежде чем месяц высветился сквозь нагромождение туч, князь Пуантена оказался вовлеченным в генеральное сражение, так как отряды легионеров успели сомкнуть шеренги и, закрывшись мощными щитами, ощетинились копьями. Троцеро повел своих тяжеловооруженных рыцарей на этот железный барьер, и, после нескольких неудачных попыток, его людям удалось прорвать строй. Началась кровавая бойня.
Нумедийский лагерь был временным укрытием, растянувшимся вдоль северного берега Алиманы и упирающимся в лесистые холмы. Его излишняя рассредоточенность усложняла оборону лагеря. Как правило, аквилонские воины строили свои лагеря в форме квадрата, укрепляя их земляным валом или бревенчатыми изгородями. В данном случае ни один из этих методов защиты применен не был, поэтому стан Приграничного Легиона был столь уязвим. Неудачное расположение и эффект внезапности атаки повстанцев поставили Армию Освобождения (как стали называть войско Конана) в благоприятную ситуацию, хотя легионеры превосходили объединенные силы Конана и восставших пуантенцев по численности.
Кроме того, дух Легиона был подорван, и даже лучшие аквилонские воины уже не действовали как бойцы пресловуто непобедимой армии. Аскаланте объявил своим полководцам, что Амулий Прокас, раскаявшийся в своем вероломном вторжении в аргосские земли, покончил с собой. Однако воины Легиона с трудом верили этому объяснению. Они слишком хорошо знали и любили своего маршала за его несгибаемую волю и стойкость.
Сам Аскаланте показался воинам позером и пройдохой. Несмотря на то что у него был кое-какой военный опыт, вся его служба ограничивалась охраной мирных рубежей.
И, кроме того, любому полководцу, который принимает командование закаленными в битвах воинами, необходимо время, чтобы в его подчиненных остыла ярость неповиновения и противодействия. Однако вялость и куртуазные манеры нового маршала не могли успокоить его полководцев, чье недовольство передалось и простым воинам.