Некоторое время всадники Троцеро ехали молча, кони бесшумно ступали копытами по толстому ковру рассыпанных листьев. Вдруг один охотник, который ехал в первом ряду, поднял руку и, повернувшись в седле, тихо сказал:
— Господин, впереди какие-то люди. Я думаю, конные.
Всадники подъехали друг к другу — напряженные, в недобром предчувствии — и остановили коней. Троцеро заметил какое-то тревожное шевеление между тенистыми деревьями и услышал странные голоса.
— К оружию! — прошипел князь. — Готовьтесь к бою, но оставайтесь на месте, пока я не дам команду. Мы не знаем, друг это или враг.
Двадцать мечей с шелестом выскользнули из ножен, всадники ослабляли то правый, то левый повод, пока, наконец, не выстроились под деревьями в цепь. Голоса слышались громче, и за облезшими стволами бессмертных дубов показалась группа конников. Троцеро, направляя меч в сторону всадников, дал сигнал к бою.
Пуантенцы, виляя меж деревьев, двигались на чужаков. Вскоре те заметили их.
— Сдавайтесь! — закричал Троцеро и, резко натянув поводья, осадил коня. Тот попятился, закатывая глаза, и встал на дыбы.
Пятеро всадников, безоружных, но одетых в белые плащи с вышитым черным аквилонским орлом, застыли на месте. Все, кроме одного, тащили за собой пленных, на шеи которых были надеты грубые веревки. Пленные, — трое мужчин и одна женщина — или самцы и самка? — были ростом не больше детей, их нагота была частично скрыта тонкой светло-коричневой шерстью, вроде как у олененка. Над курносым, человеческим лицом поднималась пара остроконечных ушей. Когда их мучители побросали веревки, чтобы выхватить мечи, существа, оказавшись на свободе, бросились бежать. Троцеро заметил, что у каждого сзади торчал короткий хвостик, белый снизу, как у оленя.
Командор аквилонцев пришел в себя и прокричал приказ. Его воины тотчас же хлестнули плетьми коней и ринулись вперед.
—- Убейте их! — крикнул Троцеро.
Пятеро всадников, пригнувшись к шеям коней, с разбегу налетели на пуантенцев, — смертью горели их мрачные глаза. Мятежникам не удалось образовать прочную цепь, — везде были деревья, — и аквилонцы нацелились на эти просветы. Их предводитель наскочил на Троцеро, выставив меч, как пику. Справа и слева воины князя, горя мстительной яростью, отчаянно бились с врагом.
Все смешалось в диком месиве. Лес оглашался криками, освещался белыми вспышками ужаса в глазах людей, которых подхлестывала ярость отчаяния. Двое воинов напали на аквилонца, — тот на полном скаку размахивал смертоносным мечом над лохматой головой. Один вонзил клинок в руку, державшую меч, другой взмахнул что есть мочи мечом, оставив в боку скачущего коня глубокую рану. Но конь, заржав от боли, все же не остановился, и всадник скрылся.
Меч князя скользнул по клинку, искавшему его смерти, и на шесть дюймов вошел в грудь, украшенную орлом-эмблемой. На Троцеро обрушился поджарый, мускулистый предводитель аквилонцев, — тот со звоном отразил удар, — песнью смерти звучал скрежет стали о сталь. Пятеро коней прорвали цепь и унеслись, как листья на осеннем ветру, — с четырьмя всадниками. Пятый остался лежать навзничь на рыхлой, усыпанной листьями земле, в лесу, — кровь медленно растекалась по белому плащу.
— Кремио, — прокричал князь, — бери свой отряд, и в погоню! Постарайся захватить кого-нибудь живым!
Троцеро вернулся на изрытую копытами поляну, измятая трава которой носила следы яростной схватки. Бросив взгляд на распростертого на земле воина, он проговорил:
— Десятник, проверь, жив ли этот негодяй.
Пока десятник спешивался, приблизившийся воин обратился к Троцеро:
— Он мертв, мой господин. Я насадил его на клинок, когда мы столкнулись.
— Так точно, — кивнул десятник, осмотрев тело.
Троцеро пробормотал проклятье.
— Он был нужен нам для допроса!
— Вот один из их пленников, — проговорил десятник, склоняясь над обнаженным телом, распростертым на земле, словно рваная рогожа. — Должно быть, бедняга попал под копыта коня и был затоптан.
Троцеро прикусил нижнюю губу, задумавшись.
— Да. Я думаю, один из тех сказочных сатиров, о которых так любят судачить крестьяне.
Суеверный ужас отразился на лице десятника, он отдернул от тела поднятую руку и спросил, поднимаясь и отступая назад:
— Что же с ним делать, о господин?
Сатир, чьи запястья были туго связаны тонким ремнем, приоткрыл глаза и, обнаружив окруживших его всадников, с трудом поднялся на ноги. Дрожа от ужаса, он попытался было бежать, но десятник поймал веревку, свисавшую с его шеи, и заставил сатира угомониться.