Когда лесной человек вновь распростерся на земле, Троцеро обратился к нему:
— Ты можешь говорить?
— Угу, — проговорил сатир на ломаном аквилонском. — Хорошо говорить. Свой язык говорить, твой язык говорить мало. Что со мной делать?
— Это решать нашему маршалу, — ответил Троцеро.
— Ты не рубить голову, как другие?
— Мне ни к чему отрубать тебе голову. Почему ты считаешь, что те, другие, сделали бы это?
— Другие хватать нас для жертвоприношения.
Князь нахмурился:
— Понятно. Тебе нечего бояться. Однако мы должны привести тебя в наш стан. Как тебя звать?
— Я Гола, — ответил сатир спокойно.
— Ладно, Гола, поедешь с одним из моих всадников. Понятно?
— Я бояться лошадей, — сатир потупил взгляд.
— Придется потерпеть, — сказал Троцеро, подавая знак десятнику.
— Ну, давай, — проговорил десятник, подхватив сатира с земли.
Он снял петлю с шеи Голы и, осторожно обмотав веревку вокруг талии лесного человека, привязал конец к поясу всадника, на чьем коне очутился сатир.
— Все будет в порядке, — улыбнулся десятник. Вскочив в седло, он развернул отряд по направлению к лагерю.
Отряд, посланный в погоню за аквилонцами, добрался до ущелья Великанов, когда беглецы уже скрывались за крутым склоном. Опасаясь засады, пуантенцы решили прекратить преследование.
По прибытии в лагерь, Троцеро докладывал о результатах своей вылазки собравшимся в маршальском шатре вождям повстанцев. Конан, осмотрев пленника, сказал:
— Мне кажется, путы на твоих руках чересчур туги, приятель Гола. В них нет нужды.
С этими словами маршал обнажил кинжал и приблизился к сатиру. Тот съежился от смертельного страха и взмолился:
— Не убивай! Мне обещать! Не убивай!
— Да успокойся ты! — пробурчал Конан, обхватив запястья пленника своей ручищей. — Я тебя не трону.
Он одним движением перерезал пугы и вложил клинок в ножны. Гола недоверчиво зашевелил онемевшими пальцами, морщась от боли.
— Так-то оно лучше, — проговорил маршал, садясь за грубо сколоченный стол, и поманил к себе сатира.
— Пьешь вино, Гола?
Сатир заулыбался и кивнул. Конан подал знак слуге.
— Маршал, — воскликнул Публий, — запасы вина подошли к концу. Еще несколько бурдюков — и нам придется довольствоваться пивом.
— Ерунда, — поморщился Конан, — подать вина! Немедийцы говорят: «Истина в вине». Посмотрим, верно ли это.
Публий, Троцеро и Просперо переглянулись. С момента появления сатира Конан стал проявлять необъяснимую симпатию к этому лесному созданию. Словно маршал, и сам будучи выходцем из дикой глуши, чувствовал непреодолимую тягу к родному по духу детищу природы, насильно вырванному из непроходимых чащ людьми, чьи цели и поступки были лишены здравого смысла.
Когда полбурдюка было выпито, Конан узнал от сатира, что два полка аквилонской конницы укрепились на плато над Имирийским утесом. Их лагерь находился на вершине, откуда они могли бы отразить нападение восставших, если бы те решились совершить восхождение по дну ущелья Великанов, на четверть лиги в глубь плато. В течение нескольких дней королевские отряды охотились на сатиров на лесистых склонах ущелья. Пойманных отводили в лагерь и, связанных, запирали в специально выстроенном сарае.
— Мои люди в ущелье, — грустно сказал Гола, — волшебные трубы... не успеть.
Не обратив внимания на бормотание сатира, Конан спросил:
— С чего ты взял, что аквилонцы хотели использовать кровь твоих людей для жертвоприношений?
Сатир скромно посмотрел на маршала:
— Мы знать. Мы тоже уметь волшебство. Большой колдун, там, на вершине.
Конан задумался, всматриваясь в сморщенное лицо собеседника.
— Гола, если мы прогоним разбойников с утеса, тебе больше нечего бояться. Помоги нам, и мы вернем твоему народу леса.
— Как я знать, что делать большие люди? Большие люди убивать мой народ.
— Нет, Гола. Мы ваши друзья. Смотри, ты свободен, — Конан указал на полог, скрывавший выход из шатра. — Можешь идти.
На лице сатира загорелось выражение детской радости. Конан, подождав, пока сатир освоится с новостью, проговорил:
— Теперь, раз мы будем спасать твоих людей от жертвенного котла колдуна, нам нужна ваша помощь. Как я смогу тебя найти?
Гола протянул Конану маленький костяной свисток, который снял со своей шеи, где он висел на веревке.