Когда они приблизились к дверям, через которые вошел колдун, Туландра Ту, стоя на пороге, закачался, закружился. Он кружился все быстрее и быстрее, темная фигура его окуталась туманом. Вдруг он исчез.
Колдун исчез, и тут же невидимый заслон пропал. Конан прыгнул вперед, вонзая в темноту свой смертоносный меч. Изрыгая проклятия, он ринулся в коридор, — но зала была пуста. Он прислушался, но даже шагов не было слышно.
Тряхнув всклокоченной гривой, точно прощаясь с мечтой, — или отгоняя наваждение, — Конан вернулся в Приемную Палату. Декситей караулил другие двери, Альсина вжималась в стену, король Нумедидес сидел на троне и отирал пораненное лицо окровавленной салфеткой. Конан быстрыми шагами приблизился к трону и встал перед королем.
— Назад, смертный! — взревел Нумедидес, взмахивая пухлой рукой. — Помни, что я бог! Я король Аквилонии!
Конан поднял руку, — мускулы на его кисти перекатывались, как у питона. Рванув короля за одежду, он поставил его на ноги.
— Ты был королем, — зарычал он. — Может, хочешь сказать что-нибудь перед смертью?
Нумедидес обмяк, будто оплыл, — так оплывает воск, когда догорает свеча. По одутловатому лицу, смешиваясь с кровью, все еще сочившейся из раны, потекли слезы. Он упал на колени.
— Во имя всего святого, не убивай меня, добрый Конан! Я делал ошибки, да, но я желал Аквилонии только добра! Отправь меня в ссылку, и я не вернусь обратно. Нельзя убивать старого, безоружного человека!
Презрительно сплюнув, Конан пнул Нумедидеса ногой и, вытерев меч об одежду поверженного владыки, вложил его в ножны. Он повернулся на каблуках и бросил:
— Я не охочусь за мышами. Свяжите эту падаль, потом мы найдем для него яму, в которой пристало держать подобных безумцев.
Краем глаза он вдруг уловил быстрое движение, из груди Декситея вырвался вздох, — Конан вовремя заметил нависшую опасность. Нумедидес нашел отравленный кинжал, который уронила Альсина, и теперь король поднимался с пола, сжав оружие в руке, готовясь нанести Освободителю в спину последний, отчаянный удар.
Конан, обернувшись, схватил короля левой рукой за запястье. Правой рукой он сдавил вялую шею Нумедидеса и рывком могучих мускулов швырнул его на трон. Король одной рукой вцепился в запястье Конана, пытаясь освободиться. Его ноги судорожно подергивались.
Железные пальцы Конана вдавливались в пухлую шею, глаза Нумедидеса закатились. Он разинул рог, но не смог выдавить ни звука. Конан все крепче и крепче сжимал горло короля питоньей, неумолимой хваткой, и все, кто был в палате, затаив дыхание, услышали, как хрустят позвонки. Из угла рта Нумедидеса потекла струйка крови, смешиваясь со слюной и слезами. Лицо Нумедидеса посинело, сведенные судорогой пальцы разжались. Отравленный кинжал со стуком упал на пол и откатился в угол. Конан ослабил смертельный зажим, лишь когда жизнь покинула тело.
Наконец Конан отпустил труп. Нумедидес лежал на троне бесформенной грудой, сползая вниз. Киммериец глубоко вздохнул, потом резко повернулся и обнажил меч — послышался звук бегущих ног и бряцанье доспехов. В дверном проеме появились его воины, искавшие своего командора по всему дворцу. Голоса затихли, все взоры обратились на Конана, — расставив ноги, сжимая меч, он стоял возле трона Аквилонии, глаза его сияли триумфом победы.
Никто не знает, что думал Конан в тот миг. Наконец, вложив меч в ножны, он нагнулся и снял с потной лысины мертвого Нумедидеса окровавленную корону. Держа тонкий обруч в руке, он поднес другую руку к подбородку, расстегнул ремешки и рывком сдернул шлем. Затем он высоко поднял вверх корону и надел ее.
— Ну, — спросил он, — как я выгляжу?
— Ура Конану, королю Аквилонскому! — воскликнул Декситей.
Остальные поддержали его, и даже паж, который одним глазом выглядывал из-за трона, присоединился к чествованию Конана.
Альсина двинулась к Конану — грациозно, соблазнительной походкой танцовщицы, так будоражившей его в Мессантии. Оказавшись перед ним. она гибко опустилась на колени.
— О, Конан! — зарыдала она — Я никогда, кроме тебя, никого не любила. Но увы, я была околдована, этот подлый колдун заставил меня выполнять свои приказы. Прости меня, я всегда буду тебе верной рабыней!
Конан хмуро взглянул на нее, голос его прозвучал как раскат грома, эхом отдавшегося в стенах