— Где Феридун взял этого?
Катигерн пожал плечами — и поморщился от боли в руке.
— Не знаю. Наверное, такие обитали в древние времена, а может быть, при помощи чар он вывел его из обыкновенного тарантула.
— Где же викарии?
— Харпагус все еще безумен, а Мирзес мертв. Мы нашли его в святилище — очевидно, он задохнулся от дыма.
— Отлично! — буркнул киммериец.
Катигерн проницательно взглянул на киммерийца:
— Да, вспомнил. Один из моих ребят клянется, что видел, как ты выскочил из святилища, преследуемый пауком, но не видел, как ты туда входил. Связано ли твое тайное посещение храма с гибелью Мирзеса?
— Возможно, — ответил Конан. — Но тебе следует знать еще кое-что. — И Конан рассказал Катигерну о пещере с детьми Заца. — Паук, наверное, сделал кладку яиц, после того как Феридун поместил его в подземелье. Если бы король не принял его условий, Феридун напустил бы на Замору полчище гигантских пауков. Наверное, они предполагали осушить водоем в пещере, чтобы дети Заца выбрались из подземелья и рассеялись по стране.
Катигерн присвистнул:
— Значит, это была паучиха, хотя они считают Заца мужским божеством! А эти твари все еще там?
— Да, если не сварились в пылающем потоке нефти, устремившемся по коридору. Наверное, так и случилось, а иначе они бы выбрались наружу вслед за большим пауком.
— Надо взглянуть, — задумался бритуниец. — Ты можешь показать мне вход в пещеру?
Конан покачал головой:
— Он где-то в близлежащих холмах, но на поиски ушло бы не менее месяца. Лучше спуститься в подземелье через люк, как это сделал я.
Катигерн поежился.
— Что ж, я поведу туда своих парней с пиками и факелами, чтобы убедиться, что эти проклятые твари и в самом деле мертвы! — пробормотал он. — Феридун был по-своему честен, но да спасут меня боги от фанатиков!
— Мне говорили, что он обладает властью над животными, — сказал Конан, зевнув во весь рот, — вместо паука он мог бы натравить на заморийцев волков, львов или орлов. Ну, пора ехать.
Катигерн проводил Конана до дверей:
— Осталось множество загадок, и жрецы хотят, чтобы я расследовал их. Но я не желаю ничего выпытывать у человека, дважды спасшего меня и расстроившего безумную затею Феридуна.
Конан сжал здоровую руку Катигерна и стал было уже отвязывать коня, как вдруг заметил бочку с нефтью для ламп, стоявшую за углом гостиницы.
Конан оставил коня и открыл дверь.
— Мандана! — позвал он.
— Да? — Дочь хозяина выглянула из кухни, вытирая руки передником.
— Прощай, дружище, — обратился Конан к капитану. — Мне надо перемолвиться с девушкой словечком наедине.
Катигерн, плотоядно усмехнувшись, вошел в таверну.
— Мандана, ты не могла бы выйти сюда? — крикнул Конан. — На два слова.
Неверно истолковав зловещую улыбку Конана, девушка поспешила выйти к нему и, жеманничая, спросила:
— Тебе уже надоела эта костлявая потаскушка из храма?
— С ней мы уже не увидимся, — отрезал Конан. — Харпагус, до того как сойти с ума, говорил мне, что ты донесла ему о посещении Рудабе вашей таверны.
— Ну и что такого я сделала? Она, нарушив правила храма, явилась сюда, чтобы отбивать у меня клиентов. Как же быть, если видишь такое нечестное соперничество?
Конан понимающе кивнул.
— Я тебе кое-что покажу. — Отступив к бочке, он поднял крышку. — Прямо сейчас. — Обняв Мандану за талию, он подхватил ее на руки.
— Ниун! — воскликнула Мандана. — Прямо здесь, в грязи! Вы, варвары, так нетерпеливы! У меня наверху прекрасная спальня…
— Сойдет! — хмыкнул Конан. Держа на руках смеющуюся Мандану, он наклонил ее над бочкой и окунул ее длинные пышные волосы в нефть.
Сделал он это так быстро и четко, что Мандана ничего не сообразила, пока ее макушка не окунулась в вязкую черную жидкость. От неожиданности девушка вскрикнула.
В одну минуту Конан снова поставил ее на ноги. Мандана так и застыла, пока нефть стекала вниз по ее пухлым розовым щекам. Поднеся руки к волосам, слипшимся в жесткие черные жгуты, и увидев черные следы на ладонях, Мандана пронзительно завизжала.
— Достойная награда за болтовню, — заключил Конан. — До тех пор пока отрастут новые волосы, ты, возможно, научишься не соваться в чужие дела.
Конан отвязал коня и вскочил в седло. Слыша за собой крики: «Я тебя ненавижу! Ненавижу!», он пустился рысью по дороге на Шадизар.
Съехав от Йезуда к узкому горному ущелью, Конан миновал Кашрой и выбрался на широкие пространства центральной Заморы. Солнце только миновало зенит, когда Конан, натянув поводья, остановил коня на крутом подъеме, откуда был виден весь путь, который он только что проделал. Позевывая, Конан достал куриную ножку и сухарь из седельной сумы и сел, скрестив ноги на землю, чтобы позавтракать. Эджил, с волочащимися поводьями, пощипывал придорожную траву. Сон одолевал Конана, но он не решался отдохнуть, потому что еще недостаточно далеко отъехал от Йезуда.